Дисклеймер: герои принадлежат г-же
Ролинг, отрывок изумительного стихотворения в эпиграфе - Андрею Коровину.
Как тонок наст нетронутой
любви!
Дыханьем дня его не
продави.
Такая тяжесть в воздухе
повисла,
Что кажется – вот-вот
ударит лёд.
И всё у нас тогда
произойдёт.
И ничему уже не будет
смысла.
Мир наверху состоит из ветра.
Сердито кидающегося снегом, раздувающего полы
мантии, бьющего тебя собственными волосами по лицу, врывающегося в легкие
точечными ледяными уколами, оставляющего сознание пустым, как стеклянная банка.
- За каким чертом мы здесь? – орет Джеймс, в ту же
секунду его слова разлетаются во все стороны света бессмысленной звуковой
пылью, неразличимой в разъяренных раскатах ветряной симфонии.
…мы здесь…
…здесь…
…есь…
- Увидишь! – кричит в ответ Сириус, его слова тоже
улетают в никуда, но на раскрасневшемся лице разбойничья ухмылка, а под запыленными
снегом ресницам – огонек ожидания в слезящихся глазах.
- Черт бы побрал тебя с твоей Астрономической
башней!
…шней…
…ней…
…ей…
- Чего?!
- Я говорю – сидели бы сейчас в гостиной у камина и
дули огневиски! Я ушей не чувствую!
- А обычно ты их чувствуешь?
Лающий смех Блека звучит в унисон с ветром, они
родные друг другу, бродяги…
- Я себе уже задницу отморозил!
- Прекрати ныть, я потом тебе лично прилеплю грелку
к твоему драгоценному заду.
- Так я тебе и позволю трогать свой драгоценный зад!
Джеймс бестолково дует себе на руки, пытаясь
согреть их дыханием, а ветер мгновенно разрывается клубочек пара, вырвавшийся у
него изо рта.
- Почему ты перчатки не надел, придурок?
- Сам придурок! Я думал, мы ненадолго.
Сириус берет его за руки и тянет к себе, подносит
ладони ко рту, обдает горячим дыханием и засовывает под мантию, под толстый
колючий свитер, под рубашку и даже, наверное, под кожу, если бы мог.
- Так теплее? – спрашивает он.
Или не спрашивает, сейчас ничего не понятно.
- Да, - говорит Джеймс.
Или не говорит, сейчас ничего не ясно, ледяные
ладони немного отогреваются от прикосновения к телу, кончики пальцев
покалывает, а сердце колотится, разгоняя кровь и несказанные слова.
Тут стихает ветер – внезапно и как будто навечно, и
обрушивается тишина, закладывающая уши, отголосок звенящей иглы, на кончике
которой танцуют ангелы.
Небо расчищено, его бесконечность прозрачна и
сквозь эту прозрачность мерцает бриллиантовая пыльца звезд, в которой можно
перепачкаться, если только протянуть руку. Контур луны четок и ясен, словно
очерчен тушью, лучащееся изнутри серебро льется на землю очищающим светом.
Небрежно рассыпанная пудра у самого входа в замок.
Все искрится и переливается, как на самой наивно
красивой открытке, все замерло и спит, дышит и ждет, а где-то, скорее всего в
воображении, слышатся нежные голоса хрустальных колокольчиков, прощальные
отголоски торжественных гимнов, и все пахнет праздником, а в каждой снежинке
разгадка любой из древних тайн и мириады новых.
- Вот, - говорит Сириус, как будто сам все это
сделал.
У Джеймса детское лицо, рот приоткрыт глуповато и
восхищенно, глаза распахнуты, а нос ожесточенно красный.
- Стоило померзнуть? – спрашивает Сириус с
усмешкой.
Джеймс вытаскивает согревшиеся руки и показывает
пальцем в небо.
- Я нашел тебя, - говорит он.
- Вот ещё. Я тут. Живой и теплый.
- Теплый, - соглашается Джеймс. – Спасибо, что
притащил меня сюда.
- Рождественский подарок. Ну, в добавление к той
фигне для метлы, которую ты хотел.
- Спасибо, - повторяет Джеймс рассеянно. – Когда мы
будем старыми, то вспомним про это.
- Когда мы будем старыми, мы сюда ещё раз
поднимемся.
Они бросают последний взгляд вокруг, а потом, не
сговариваясь, поднимают головы к небу и просят – каждый о своем, растворяясь и
застывая в мгновении, как мушки в янтаре.
А потом уходят, но немножечко остаются там, на
башне, навсегда.