***

Дом на Гриммаулд Плэйс – не место для детей. Для штаба тайной подпольной организации – возможно. Для пришедшего в упадок наследства – несомненно. Но инстинкты Молли вопят «Караул!», когда она видит детей, запертых в этой гниющей обветшалой дыре.

Сириусу приходится хуже; кажется, что он растворяется в доме, будто пыль и сырость медленно поглощают его, вновь возвращая в семью, из которой он так хотел вырваться. Он бродит из комнаты в комнату, оставляя следы на пыли; он – серое на сером, его суставы хрустят, а под глазами залегли тени. Сириус словно призрак – однако куда более материальный, чем может быть призрак, более мрачный и живой, и он раскачивается между этими крайностями словно огромный маятник со сбившейся траекторией, который движется не слева направо, а по кругу – то расширяющемуся, то сужающемуся.

Будто тень тени, Гарри медленно ходит за крёстным по пятам; неуверенный и обеспокоенный, он просовывает растрёпанную голову в дверь, нерешительно улыбается, моргает и вытирает пыльные пальцы о джинсы, оставляя на них серые полосы, похожие на складки.

Молли хмуро наблюдает за ним и через пять минут возвращается, под каким-то предлогом отзывая его, чтобы забрать к другим цыплятам, от греха подальше. Нет, она не думает, что Сириус может причинить Гарри вред, но иногда что-то такое появляется в глазах Сириуса – что-то хищное – когда он откровенно смотрит на крестника голодным взглядом, будто лис. А Молли хочет, чтобы лисы держались от её выводка подальше.

Но даже она не может следить за ними вечно; и как только Молли отворачивается, Гарри бесшумно ускользает к Сириусу по серым коридорам, пытаясь своими ясными глазами разглядеть во мраке человека, который является – должен быть – его крёстным. Их голоса теряются в темноте, приглушённые звуки гаснут в пыли, и грязи, и годах запустения.

Наконец лето заканчивается, и дети поспешно отправляются в школу. Больше никаких разговоров тайком, эхо которых впитывают пустые комнаты, где заключено недоброе прошлое.

***

На Рождество Гарри молчалив, бледен и кажется чем-то озабоченным. Сириус, напротив, радостно возбуждён, веселье в нём бьет ключом, и пьёт он слишком много. Как-то ночью они с Ремусом спорят – подвыпивший Сириус говорит громко, а Люпин – пугающе тихо, пытаясь подавить гнев. Молли лежит без сна, прислушиваясь к затихающим голосам на лестничной площадке, и думает об Артуре, застрявшем в больнице Святого Мунго.

Чуть раньше она обнаружила Гарри и Сириуса в гостиной. Кривясь, они пили огневиски из одного стакана. Вернее, кривился Гарри. Для Сириуса этот вкус стал слишком привычным. Они улыбались друг другу, и Сириус закатывал рукава крестника, обнажая бледные запястья.

Он слишком худой, Гарри. Да и Сириус тоже. Они словно два скелета, две тощие черные птицы, кружащие над мёртвым телом.

Наконец Ремус и Сириус замолкают, и Молли слышит, как скрипят ступени, а потом – как где-то этажом выше тихонько закрывается дверь. Молли медленно опускает веки – ей уже почти кажется, что рядом, как обычно, сопит Артур, но тут снова раздается звук прогибающихся половиц.

Любопытство – привычка совать нос в чужие дела – побеждает; Молли на цыпочках крадется к двери и приоткрывает её: Гарри как раз исчезает в спальне Сириуса. Молли хмурится и несколько секунд стоит, постукивая ногтями по дверному косяку, но потом понимает – как бы ей ни хотелось ворваться в спальню, схватить за уши эту парочку и заставить объяснить, что, чёрт возьми, происходит, она не имеет никакого права. И, в конце концов, разумно заключает она, Сириус – крёстный отец Гарри.

Эта мысль успокаивает её не так, как ей хотелось бы.

***

– … всего лишь мальчик, Сириус. Он не Джеймс.

– Лунатик, заткнись, я отлично знаю, кто он.

Молли молчит и хмурится. Она абсолютно согласна с Ремусом – Сириусу не помешало бы как следует поразмыслить над тем, кого он видит, глядя на Гарри. Пока она об этом думает, за дверью раздаются шаги, и Молли быстро исчезает, пока ее не заметили. Может, у близнецов еще остались те смешные штучки для ушей? Тогда она их позаимствует.

Наутро Сириус мрачнее, чем обычно, и Молли решает об этом не заговаривать. Любое упоминание о Гарри точно приведет к ссоре. Но она злится на Сириуса. Злится на то, что он такой безответственный, что не может стать отцом, который так нужен Гарри. Молли наплевать, что она несправедлива, что Сириус понятия не имеет, каково это – быть отцом. Он может быть лишь лучшим другом крестника. Всем приходится с чего-то начинать, но Сириус даже не пытается; он продолжает жить как подросток.

В самом деле, думает Молли, её терпение не безгранично, и, в конце концов, она выскажется.

– Он тебя любит, – сухо произносит Молли, наливая две чашки чая.

– Спасибо, – бормочет Сириус и берет ближайшую к нему чашку.

Молли несколько секунд пристально смотрит на него – измученного и бледного в лучах солнечного света. Блэк выглядит так, как будто его слишком долго стирали. Ссутулившись, он сидит над чашкой, под глазами тёмные круги от бессонницы.

– Ты не можешь так несерьёзно к нему относиться.

Тут у Молли перехватывает горло, и она надеется, что Сириус заметит, чего ей стоит это произнести:

– Кроме тебя у него никого нет.

– Я за него умру.

– Он об этом знает?

Сириус медлит, глядя в чашку.

– Да.

***

– Гарри!

Мальчик медленно поворачивается к ней. Такое впечатление, будто он держит весь мир на плечах, и тот вот-вот рухнет, и нужно быть очень осторожным, чтобы не дать ему упасть и вдребезги разбиться о перрон. Молли ободряюще улыбается Гарри и едва сдерживается, чтобы не обнять. По его глазам видно, как он изменился – внезапно стал гораздо старше, чем был на Рождество. Обнять Гарри сейчас – значит отнестись как к ребёнку. А он не ребёнок.

И всё-таки она может сделать вид, что не заметила. Никто из её детей не повзрослел – по крайней мере, так ей кажется.

– Он… – Молли замолкает. Невозможно произнести эти слова так, чтобы они не показались пустыми и неискренними, но она должна это сделать и сделает. Хотя бы для того, чтобы успокоить свою совесть. – Сириус любил тебя, Гарри. Ты был для него всем.

Гарри кивает, машинально бормочет «Спасибо» и торопливо обещает писать Рону чаще. Его взгляд ничего не выражает, словно глаза изнутри задёрнуты занавесками, и Молли вздыхает и кивает дяде Вернону.

– Ну, ещё увидимся, – говорит она как можно бодрее. Гарри безучастно улыбается и отворачивается. И Молли хочется знать — неужели мир все-таки рухнул?