Гарри по-прежнему терпеть не может этот дом, но выбора у него, в общем-то, не было.

Ну ладно, смотрится дом не так уж плохо. После многочисленных уборок ничего пугающего кроме более-неуловимых-чем-обычно призраков, в нём не найти. Большинство людей с портретов покинули свои места. Вечерами здесь тихо, и от камина в кабинете довольно тепло. Здесь много книг – очень толстых и старых, они кажутся почти живыми, и иногда Гарри жаль, что он так не похож на Гермиону, потому что книги наверняка сделали бы её счастливой.

Ему кажется, что Гермиона давно не чувствовала себя счастливой.

Она не приходит.

Приходит только Рон и разделяет с ним груз долга. Иногда Рон приносит еду, приготовленную Молли, и тогда Гарри может почувствовать, что она о нём еще не забыла. Иногда Рон слишком пристально смотрит на Гарри, и тот может ощутить проницательный взгляд Дамблдора во взгляде друга.

Рон долго здесь не задерживается.

Поначалу это обижало Гарри. Разве они не друзья? Разве Рон не понимает?

Но в конце концов Гарри простил его – как и всех остальных. Это тяжело – быть Гарри Поттером, или даже просто быть с ним рядом. Гарри не может никого попросить разделить с ним это бремя.

И, кроме того, он вовсе не одинок.

Сириус тёмной тенью затаился в углу комнаты. Нет ничего волшебного даже в его позе – словно подросток, он развалился в кресле.

Просто очень...

Здесь просто очень тихо, думает Гарри.

Сириус не слишком разговорчив. Вернее, он не говорит, пока к нему не обратятся напрямую. Большую часть времени Сириус проводит, бесцельно шатаясь по дому, натыкаясь на углы и мебель, похожий на призрак – но при этом всё-таки живой.

Его волосы длинные и густые, в свете камина они отливают тёмно- красным – этого Гарри не замечал прежде... прежде.

Бледные длинные пальцы Сириуса на спинке стула похожи на белых пауков или кости.

Гарри встряхивается как собака. Нет. Никакие не кости. Живой. Живой.

Он понимает, что это, наверное, довольно жутко. В конце концов, все были свидетелями падения Сириуса, видели, как он исчез за Завесой, как начали стекленеть его глаза, но самого главного они не знают.

Гарри – гриффиндорец или, по крайней мере, был им. Но в первую очередь он – тот, кто он есть. Он не мог позволить этому закончиться. Не так.

Не после того, как выслушал маленькую исповедь Дамблдора. Не после года мучений, насмешек и одиночества.

Только не после того, как наконец появился призрачный шанс коснуться, увидеть, удержать крёстного.

Они не могли ожидать, что Гарри просто оставит все как есть.

Хотя, конечно, именно этого от него и ждали.

Иногда, когда здесь тихо как сейчас, когда старый дом успокаивается и поскрипывает, будто ворчит тёмное голодное животное, Гарри думает о красных глазах, и дневниках, и простой, хищной радости змеи.

Думает, каким путём мог бы пойти, будь он немного более глуп или жесток, или имей он более чистую кровь.

И в эти моменты всё происходящее приобретает смысл. Ненадолго.

— Сириус, — зовет он, и видит, что крёстный слышит его. Замечает его. Пламя отражается в глазах Сириуса словно кровавая луна на поверхности озера, и Гарри старательно избегает мыслей о том, что привело этого человека сюда.

Что он пережил, что он видел, и как влажная грязь из сырой разрытой могилы Сириуса просачивалась в его ботинки и забивалась под ногти и... Нет.

— Иди сюда, — зовёт Гарри, и Сириус улыбается. Эта ослепительная улыбка — самое яркое в комнате, во всем доме, и Гарри ненавидит, ненавидит этот проклятый дом, но только здесь Сириус — этот Сириус — может жить.

Самое безопасное место.

И Сириус наклоняется, прикасается холодными огрубевшими руками к лицу Гарри, сбивая набок его очки и поправляя их.

– Джеймс... Я думал, ты был...

– Это я, Сириус. Гарри.

Сириус хмурится, и это самый плохой, самый опасный момент. Иногда... Иногда кажется, что крёстный не помнит вообще ничего или даже не хочет этого, и когда Гарри напоминает, кто он, Сириус просто... замолкает.

Сжимается в клубок на старом плотном ковре и раскачивается, не произнеся ни слова.

– Всё в порядке, – произносит Гарри, и Сириус снова бросает на него взгляд – быстрый и почти раздраженный.

– Её глаза...

– Да, да, именно...

Сириус улыбается – словно восходит солнце – и сжимает Гарри в объятиях так сильно, что мог бы сломать ему рёбра, если бы Гарри не знал, как поудобнее встать. Крёстный гладит его по голове, прижимает ближе, неразборчиво бормочет, и что-то слабо ёкает в груди Гарри.

Волосы Сириуса пахнут землёй, и его тело теплое только с правой стороны – которая ближе к горящему камину – но Гарри хорошо, так хорошо...

Первый поцелуй в макушку – прохладный и мягкий. Следующий поцелуй не заставляет себя ждать... И следующий... И следующий... В конце концов неповоротливый пересохший язык Сириуса проникает в рот Гарри, руки сжимают бёдра Гарри, притягивая его поближе и удерживая так.

Это то, что ему необходимо.

И если это заставляет Сириуса чувствовать себя дома, в безопасности...

Что ж, Гарри всегда знал – чтобы получить желаемое, порой приходится чем-то жертвовать.

– Гарри, – произносит Сириус, и в его голосе – камни, грохочущие по горному склону.

Гарри закрывает глаза и всё крепче сжимает объятия.