В доме на Гриммаулд-плейс винтовые лестницы с
высокими ступенями; их края больно впиваются в спину, если сидеть на полу у
подножия пролета всю ночь. Мир серебрится и расплывается сквозь
мантию-невидимку: молчаливый портрет на стене, головы домовых эльфов, тяжелые
портьеры на окнах - призрачны, невесомы через призму шелковистой ткани. Гарри
закусывает губу, и сжимает ладонь крепче, и откидывается назад, терпя боль;
собственных пальцев внутри мало, так мало, что Гарри почти плачет и не может
понять, от крови или слез солоны губы.
- Ты такой маленький, - говорит Сириус днём, ероша волосы Гарри, отечески
обнимая за плечи. - То есть, я хочу сказать, Сохатый в твоём возрасте был куда
выше, в смысле...
"Маленький, - повторяет про себя Гарри, гладя языком полузаживший шрам на
губе. - Такой маленький".
Следующей ночью Гарри впервые проскальзывает в спальню Сириуса - невидимый,
неслышимый, такой маленький, что практически не существующий. Сириус,
вытянувшись в струнку, гладит себя; глаза его крепко зажмурены, и сжатые губы
размыкаются всего лишь один раз, когда белая жидкость выплескивается на пальцы,
бедра, простыни:
- Маленький мой...