Глухой ночью в конце января в квартире Шеклболта срабатывает заклинание экстренного вызова. На ходу застёгивая мантию, он выскакивает из камина в атриуме Министерства и видит группу хмурых коллег, возглавляемую лично Скримджером. Новости ошеломляют: произошёл второй в истории магической Британии побег из Азкабана – и на этот раз массовый. Имена сбежавших звучат словно погребальный звон: супруги Лестрейндж, Мальсибер, Долохов (Кингсли непроизвольно скалится, вспоминая убийцу Фаби), Руквуд… Вся старая гвардия Волдеморта.
Камины полыхают зелёным огнём – на место происшествия отправляется группа криминалистов, а следом, им в помощь - оперативники. Кингсли в числе следователей допрашивает персонал, легилименты работают с заключёнными. Картина складывается неприятная – во время побега дементоры явно не наблюдали за камерами, как им положено. Главный аврор переводит отряды быстрого реагирования по всей стране в режим срочной готовности. По местности объявляется план-перехват, на маггловских дорогах выставляют блокпосты, по всем авроратским отделениям Британии срочно рассылают ориентировки на сбежавших. Каминная сеть временно переходит под контроль Аврората, блокируются каналы, ведущие за границу, в систему связи вплетают специальные чары - прослушку на имена и ключевые слова. Транспортные фирмы получают временный запрет на изготовление порт-ключей, в магазине Олливандера круглосуточно дежурит под Разиллюзионным заклятием группа захвата. Авроры прочёсывают аптеки на предмет покупки-изготовления Оборотного зелья. В заброшенном Лестрейндж-холле, на старой квартире Долохова и в местах бывшего проживания остальных устанавливают засады. Моуди отправляется в Гринготтс и, выдержав неравный бой с разъярёнными гоблинами, арестовывает счета беглецов. Кингсли торчит на работе сутками – он поднимает досье сбежавших, изучает их привычки… Министерство напоминает разворошённый муравейник, а Фадж – загнанную в угол крысу. Его интервью «Пророку» скорее похоже на истерику, и он через слово поминает имя Блэка, пытаясь перевести стрелки на того, кому первым удалось покинуть Азкабан без оправдательного приговора. Шеклболт почти с ненавистью комкает в кулаке шуршащий газетный лист и думает: как вечером, появившись на собрании Ордена, он будет смотреть Сириусу в глаза?
… Известие о побеге вызывает у Блэка приступ неистового бешенства, а потом погружает его в пучину жесточайшей депрессии. Он ещё больше худеет: рёбра наперечёт, о скулы можно порезаться, провалившиеся глаза с мрачным отчаянием смотрят из-под длинных ресниц. Секс становится редким, а запах перегара и сигарета в углу бледного рта – постоянными, как и срывы на заседаниях. Шеклболт пытается хоть немного смягчить ситуацию: скрепя сердце, просит Снейпа о понимании – на сочувствие тут рассчитывать не приходится, – и зельевар, хмыкнув, цедит, что постарается сдерживаться. Потом озадачивает Сириуса составлением психологических характеристик на беглецов (как-никак двенадцать лет в соседних камерах), и тот ненадолго оживляется, с головой уходя в работу. Вечерами, читая исписанные размашистым почерком пергаменты, Кингсли поражается глубине его наблюдений и меткости формулировок. Он с тоской думает, каким прекрасным коллегой был бы Блэк, если… Продолжать Шеклболту не хочется. Какое-то время Сириус кажется вполне адекватным и даже бодрым, но когда дело сделано, его недолгое оживление сменяется длительным запоем – Шеклболт проклинает неисчерпаемость блэковского винного погреба. К сожалению, об этом узнают и остальные орденцы, и тут на сцену вновь выступает Снейп, которому приходится варить зелья для приведения старинного врага в божеский вид. И нельзя сказать, кто бесится от этого больше – зельевар или его невольный пациент. Так проходит остаток зимы.
… Весна наступает внезапно: ещё вчера метель гнала по мостовым мелкую снежную крупу, а хогсмидские модницы щеголяли меховыми воротничками мантий – и вот уже карнизы обрастают сверкающей бахромой сосулек, и в глубоких лужах отражается не по-зимнему яркий солнечный диск. В очередной раз придя на Гриммаулд-плейс, Шеклболт обнаруживает Блэка в гостиной – Сириус тоскливо смотрит в окно, за которым весело звенит капель. Кингсли подходит к любовнику, касается губами его затылка, вдыхает пропитавший волосы табачный запах. Сириус не отстраняется, но и не отвечает Кингсли с такой горячей готовностью, как прежде, и аврор понимает, что Блэк совершенно подавлен.
- Как ты? – мягко спрашивает он. - Нормально, - отвечает Сириус, - кажется, отрава этого урода всё-таки действует.
Шеклболт разворачивает его к себе, целует, ощущая прогорклый вкус зелья. Он слегка морщится, и Сириус хмыкает.
- Вот дерьмо, верно? А ты бы видел, с какой кислой рожей он здесь появляется… так бы и спустил с лестницы... - Вы хоть не подрались? - Нет. Я уже привык к предсказуемости нашего дорогого дерьмовара – всё те же изысканные намёки на запах псины и предложение сварить зелье от блох.
Кингсли кусает губы, стараясь сдержать смешок.
- А ты что? - А я тоже не отличаюсь оригинальностью, Кинг. В сотый раз поминаю бочку с салом… Кстати, не удивлюсь, если он действительно подмешивает его в свои зелья. В смысле, не сало, а дерьмо, - Блэк задумчиво цокает языком, - во всяком случае, в те, которые готовит для меня. - Сириус… - Я всё знаю, Кингсли. Не надо. Вы желаете мне только добра, надо просто потерпеть и подождать... Ладно, буду ждать и дальше – что мне ещё остаётся?
В серых глазах плещется гнетущая муть – и это много хуже истерики или разудалого пьяного веселья. Вернувшись домой, Шеклболт обдумывает, как можно ещё хоть немного встряхнуть Блэка. В голову приходит одна идея: вывести Сириуса из дома в анимагической форме и просто побродить где-нибудь в лондонском пригороде – в сумерках, когда шансы нарваться на знакомых ничтожны. Он выписывает в авроратской лаборатории Оборотное – якобы для оперативных мероприятий, – и, зайдя после работы в маггловское кафе, незаметно снимает с плеча одной из посетительниц седой волосок – вряд кого-то заинтересует тощая старуха, выгуливающая пса. Следующим вечером, желая сделать любовнику небольшой сюрприз, Кингсли аппарирует на Гриммаулд-плейс.
… То, что в доме есть кто-то кроме Сириуса, он понимает сразу – ещё в коридоре до Кингсли доносится неясный шум голосов из кухни. Скорее всего, там Люпин, который продолжает частенько появляться у Блэка с инспекцией. По мере приближения к кухонной лестнице мягкий баритон, хорошо знакомый Шеклболту по заседаниям Ордена, становится всё слышнее, и чуткое ухо аврора различает в нём какие-то странные нервические интонации. Кингсли на мгновение замирает, внимательно прислушиваясь к разговору, и уже собирается шагнуть на первую ступеньку, как вдруг Люпин недоверчиво произносит:
- Я что-то не понимаю тебя, Мягколап. А как же защита Лили?
- Я помню о защите, - спокойно отвечает Сириус. - Чтобы она работала, Гарри вполне достаточно провести у так называемых родственников пару недель. А потом я его заберу. Вернее – ты или ещё кто-то из наших.
- То есть – мальчик проведёт всё лето в душном Лондоне?
Блэк коротко смеётся – не обычным своим добродушным собачьим побрехиванием, а грубо, скрежещуще – словно звякнуло ржавое железо.
- Ты не о том заботишься, Луни. Поверь мне – лучше Лондон и моя сумасшедшая мамаша, чем эти проклятые скоты. Гарри сам меня просил. И я не я буду, если эту просьбу не выполню.
В кухне повисает пауза. Нехорошая, длинная – именно после таких пауз по маг-радио сообщают о крупной аварии на Центральной каминной станции или о том, что из драконьего питомника вырвался особо злобный экземпляр. Когда тишина становится уже невыносимой, раздаётся вдруг громкий скрип дерева – Кингсли почти видит, как Люпин навалился на столешницу, заглядывая Блэку в глаза, – и голос оборотня с нажимом произносит:
– Сириус, я настоятельно прошу тебя не делать того, о чём ты потом пожалеешь.
Несколько секунд молчания.
– О чём ты?
– Не строй из себя идиота! – Вот теперь Люпин рычит так, словно ему наступили на хвост. – Думаешь, я не видел ничего? Не видел, как он на тебя смотрит?!
- Тихо, Ремус. Успокойся.
- К чертям подобный покой! Я не дурак, Сириус, каких бы иллюзий ты не строил на мой счёт…
- Если ты о том, о чём я думаю – лучше остановись. – Блэк говорит негромко и медленно, пугающе медленно, словно стараясь как можно аккуратнее подбирать слова. - Он ребёнок, Луни. И он мой крёстный сын.
- Он уже не ребёнок, Мягколап. И ты это знаешь. А крёстный сын – это не сын, даже не племянник. Я видел вас вместе на Рождество. И.. и… блядь… не я один, раздери вас обоих Мерлин. Да ты хоть понимаешь, что он тогда уже от одного твоего прикосновения готов был в штаны кон...
- Прекрати. Слышишь? – голос Блэка страшен.
Последняя реплика почти пролетает мимо сознания Шеклболта. Он впивается пальцами в перила лестницы, и на миг ему кажется – твёрдое дерево сейчас сомнётся под его рукой подобно папиросной бумаге. Проклятый флакон с Обороткой тяжело оттягивает карман мантии, кровь толкается в виски, разрывая голову пополам. Мерлин всемогущий... так я не ошибся…
В себя его приводит вновь воцарившаяся на кухне тишина. Не выдержав, Кингсли бесшумно крадётся вперёд, заглядывает с площадки лестницы вниз. Яркое пламя в огромном очаге отбрасывает на грубый камень стен гигантские тени двух замерших у стола фигур. Блэк нависает над сидящим Люпином, упирая ему в кадык свою палочку. Оборотень сгорбился, словно уменьшился в размерах, его мантия кажется ещё более потрёпанной, чем обычно. Внезапно Блэк со стуком роняет палочку на стол и неловко похлопывает Ремуса по плечу.
- Прости. Я не хотел. - Ты бешеный, Мягколап, просто бешеный, - бормочет оборотень. - Да, наверное, – уныло соглашается Сириус. – Ладно, успокойся. Не надо так.
- А как надо, Блэк? – в голосе Люпина опять сквозит злоба. Надо же, невольно думает Шеклболт, настроение у него меняется, словно у беременной… ах да, ведь до полнолуния меньше недели. Даже на расстоянии он видит горящую в желтоватых глазах неприкрытую ненависть. Люпин вдруг привстаёт, хватает Сириуса за плечо, и Блэк морщится – видимо, железные пальцы оборотня, не всегда сознающего свою силу, впились в плоть как волчьи когти. А бывший хогвартский профессор шипит не хуже Снейпа:
- Скажи мне, Сириус, ты можешь поклясться мне сейчас Мерлином Триждывеличайшим, что вы будете просто тихо-мирно болтать у камина, есть кричеровскую стряпню, а по вечерам спокойно укладываться спать… в разных спальнях? Ты можешь мне поклясться?
- Нет.
Сердце Шеклболта валится куда-то к чёрту.
- Что-о?! – от неожиданности Люпин отпускает Блэка и мешком оседает на стул.
- Не хочу тебе врать, Ремус, – глухо отвечает Сириус. - Я… я не знаю, как себя поведу. И поэтому не стану клясться – я никогда тебе не лгал.
- Да неужели? А как же Фиделиус? Вам с Джеем, наверное, было очень приятно сделать всё тайком от меня.
Лицо Блэка мертвеет, и стоящий на лестнице Шеклболт в ярости сжимает кулаки. Чёртов волчара пугается собственных слов и торопливо прикрывает рот ладонью.
- Ради Мерлина, прости, Сириус… - шепчет он.
- Да ладно, чего уж там. А тебе не кажется, Люпин, что за собственную глупость мы заплатили хорошую цену, а? Джейми, конечно, большую, не спорю, а я что, я ещё легко отделался…
- Сириус! Извини меня. Это… это было мерзко с моей стороны.
Несколько секунд Блэк молчит. Потом медленно кивает.
- Ладно, Рем. Мы оба устали и перепсиховали, так что давай перенесём этот разговор на другой раз. А лучше вообще забудем, как дурной сон.
- Сириус! Ты мне не ответил.
- А я и не собираюсь. Хочешь – можешь на лето переехать сюда и контролировать ситуацию.
Люпин неожиданно грустно улыбается:
- Ну да. И заиметь кровного врага в лице потенциального победителя Волдеморта.
- Прекрати.
- Ах, Мягколап, ты совсем не изменился… Ладно. Я всё-таки надеюсь на твою порядочность, - тоскливо говорит Люпин.
- О да, Ремус, порядочность – это моё второе имя, - недобро усмехается Блэк. - И давай всё-таки закончим разговор. Будешь ужинать?
- Нет, спасибо. Я, пожалуй, пойду.
- Ну, как хочешь.
Оборотень, шаркая, идёт к камину. Блэк не смотрит ему вслед. Но едва стихает треск взметнувшегося зелёного пламени, худая рука каким-то нервическим движением хватает бутылку огневиски. Сириус буквально присасывается к горлышку, пьёт жадными, шумными глотками, в оранжевом свете огня видно, как дёргается кадык на худой шее. Потом отставляет бутылку и облизывает губы – как-то совершенно бесстыже. Шеклболт не выдерживает. Он решительно спускается вниз, и Сириус вскидывается, а на знакомое до последней чёрточки смуглое лицо ложится тень растерянности и, почти мгновенно, – злобы.
Кингсли садится к столу, едва не вздрогнув от отвращения – сиденье стула ещё хранит тепло люпиновской задницы. Тяжёлый взгляд – таким он смотрит на подследственных – прикипает к лицу Блэка. Подсознательно Шеклболт ждёт, что вот сейчас Сириус опустит глаза, разомкнёт сжатые губы… но секунды идут, и тишина в кухне наливается ртутной вязкостью; Кингсли тонет в ней, будто захлёбываясь тяжёлым жидким металлом, который плещется в серых глазах. Блэк смотрит холодно, словно на чужого. И Шеклболт снова не выдерживает.
- Ты ничего не хочешь мне объяснить?
- А должен? – Блэк достаёт привычную красно-белую пачку, щелчком выбивает из неё сигарету. Кингсли не может оторвать взгляда от чуть подрагивающих пальцев и чувствует, как внутри тяжело ворочается бешенство.
- Да. Должен. Потрудись разъяснить – что это сейчас было?
Сириус вдруг усмехается.
- Ты услышал разговор, который не должен был услышать – вот что это было.
Шеклболт на мгновение прикрывает глаза, боясь сорваться – напряжение в груди вибрирует как туго свёрнутая пружина – и несколько раз глубоко вдыхает.
- Сириус. Поговори со мной. Прошу.
- Кинг. Я тоже тебя прошу - не надо ничего усложнять.
- Кой чёрт – усложнять? – рычит он. – Ты понимаешь, что несёшь? Ты – и Поттер? Немыслимо. Двадцать лет разницы, Сириус! Ты об этом подумал?!
- Не лезь сюда, - глухо произносит Блэк. - Это – не твоё, Кинг. Не лезь.
Кингсли бьёт кулаком по столу, полупустая бутылка огневиски подпрыгивает и падает набок, разливая по исцарапанному дереву золотистую, словно мёд, жидкость.
- Да твою-то мать, Блэк! Он же несовершеннолетний!
Сириус откидывается на спинку стула. Ноздри его подрагивают, лоб и скулы заливает тусклая бледность. Но голос всё ещё спокоен:
- Не считай меня хуже, чем есть, Шеклболт. Чтобы я там ни говорил Рему – я и пальцем мальчика не трону, пока ему не исполнится семнадцать. Ну а потом… потом решать будет он. Сам.
В сознании Кингсли проносится рыжий вихрь: одутловатые щёки Молли, ссутуленная спина Рональда, пристальный, совершенно не девичий взгляд Джиневры… и тут же – худые мальчишеские пальцы с обгрызенными ногтями, пальцы, сжимающие роговой гребень, с трудом продирающийся сквозь блестящую массу спутанных чёрных волос… Мутная пелена перед глазами расползается кровавыми ошмётками.
- А ты не думал, что его решением будет – поскорее сунуть член тебе в задницу?
Блэк вздрагивает. Серые глаза становятся ледяными, и Шеклболт трясётся от ярости, узнавая во взгляде любовника то же чудовищное высокомерие, с которым смотрят с портретов в коридоре мёртвые представители древнейшего и благороднейшего семейства.
- А ты не думал, что я сплю и во сне это вижу? – явно издеваясь, надменно тянет он.
Этот потрясающий цинизм окончательно срывает тонкую пелену благоразумия, которая ещё окутывала рассудок Кингсли. Его охватывает бешенство. Из пересохшего, словно от жажды, рта вылетает:
- Будешь раздвигать под ним ноги и думать, что это Джеймс Поттер?
Блэк дёргается как от пощёчины. Глаза распахиваются, глядят на Шеклболта с почти детским изумлением, губы вздрагивают. А Кингсли просто несёт:
- Ты хочешь мальчишку, Блэк, ребёнка, ты понимаешь это? Блядь, да ты извращенец… как и вся твоя сумасшедшая семейка…
- Заткнись! – орёт Сириус. - Заткнись, слышишь?
- … и такая же дрянь, как твой покойный любовник, – по инерции заканчивает Шеклболт.
Блэк с диким рычанием вскакивает на ноги и хватает палочку.
Ревность испепеляет душу Кингсли. Аврор тоже встаёт и обдуманно, жестоко, с размаху бьёт Сириуса кулаком в лицо. Не ожидавший ничего подобного Блэк кубарем летит на пол, но уже в следующее мгновение стремительно поднимается. Он страшен – налившиеся кровью серые глаза, по-звериному оскаленный разбитый рот и зубы, лязгающие от ярости. Сириус одним движением перемахивает через стол. Звонко дребезжит, разбиваясь о каменные плиты, упавшая бутылка. Блэк кидается на Кингсли – неукротимо, как бойцовая собака, и так же беззвучно. Пальцы с татуировками целят в глаза. За доли секунды перед внутренним взором Шеклболта проносятся огромное холодное помещение азкабанской душевой, гневное юношеское лицо в обрамлении длинных чёрных прядей, ржущие гнусные морды, теснящие «свежее мясо» в угол, где сопротивление новичка будет безжалостно подавлено… Он задыхается, понимая, откуда у Блэка навыки такого боя, но тело реагирует автоматически – в ушах уже гудит надрывный тянущий ритм беримбау*, корпус раскачивается в привычной жинге*. Кингсли отклоняется вправо, боком уходит от удара. Выбрасывает ногу вперёд. Кейшада*. Обутая в тяжёлый аврорский ботинок ступня врезается в грудь Сириуса, тот вновь летит на пол. Грохочет опрокинутый стул; выплеск стихийной магии – уже не понять, чьей – вздувает гудящей алой стеной каминное пламя, наполняет воздух звоном лопающихся в буфете бокалов. Блэк поднимается, атакует снова – неистово, нерассуждающе. Кингсли, внимательно следя за ним, перемещается, блокирует удары. Широкий шаг в сторону. Бросок. Шеклболт захватывает ногой колено Сириуса. Подсечка. Падая, Блэк молниеносным движением хватает его за лодыжку, и они вместе валятся на холодный камень. Кингсли, стремительно извернувшись, придавливает Сириуса к полу, тот, рыча, бешено выкручивается из захвата и бьёт его лбом в лицо, Шеклболт еле успевает уклониться, но скула всё равно взрывается опаляющей болью. Он всем телом наваливается на остервенело сопротивляющегося Блэка, наматывает на кулак длинные волосы, шея Сириуса мучительно выгибается, рычание переходит в хрип. Горячее тело трётся о пах Кингсли, и аврор с ужасом понимает, что у него стоит. И Блэк тоже понимает это: звериный оскал вдруг сменяется злой, насмешливой ухмылкой, с окровавленных губ слетает:
- Потрахаемся, Кинг?
Он внезапно охватывает ногами поясницу Кингсли, освобождает руку и судорожно дёргает ремень его брюк. И действительность вновь застилает горячий туман. Дальнейшее происходит словно в лихорадочном сне – сознание Шеклболта возвращается короткими вспышками: вот он стаскивает с Сириуса джинсы, переворачивает его, подпихивает сбитую комком ткань под впалый живот… вот, смочив член слюной, забыв о заклинаниях, вталкивается в жаркое сухое нутро, и Блэк рычит от боли, но тут же подаётся назад, принимая его без малейшего сопротивления… приподнимается на колени... Вот Кингсли двигает бёдрами по кругу, стараясь расширить неподатливое отверстие, потом начинает резкими движениями вбиваться в горячую глубину; Блэк подвывает, широко разведённые ноги скользят по каменному полу, и очередной жестокий толчок сбивает его с колен – он падает ничком, распластываясь под вминающимся в него телом. Шеклболт просовывает руку вниз, грубо стискивает головку члена Сириуса, через несколько секунд пальцы покрываются густой и липкой, словно камедь, спермой… Потом дикий всплеск напряжения в паху, острое, почти невыносимое удовольствие – и темнота.
… Он приходит в себя и почти мгновенно поднимается на колени, с ужасом глядя на распростёртого на полу Блэка. Тот вдруг оборачивается. Худое лицо искажено, из-под упавших на лоб спутанных прядей углями горят потемневшие глаза. Сириус, кривясь от боли, встаёт на ноги. Взгляд онемевшего Шеклболта скользит по длинным рваным царапинам на татуированной груди, заляпанному семенем животу, сбитым коленям… Блэк поворачивается спиной, нагибается, подхватывая с полу испачканные смятые джинсы и свою палочку. Кингсли судорожно вздрагивает: из незакрывшегося ануса медленно, тягуче сползают вниз струйки спермы. Спермы, (Шеклболт до хруста сжимает зубы, надеясь, что её розоватая окраска – лишь отсвет алого пламени в камине) которую Сириус небрежным движением смахивает со смуглой ляжки – как смахнул двадцать минут назад всё, что было между ними. Все эти три месяца тайных встреч, жарких прикосновений… и так и не сказанных слов.
Блэк разворачивается, окидывает Кингсли долгим взглядом. Босая нога небрежно подталкивает к аврору вторую палочку – ту, что выпала из мантии Шеклболта во время драки.
- Очистись, - бросает Сириус. Потом откидывает на спину волосы и призывает из буфета непочатую бутылку огневиски.
* — Беримбау - главный инструмент в капоэйре. Состоит из палки, к краям которой привязана струна, около нижнего края закреплён резонатор, кабаса, для извлечения звука бьют палочкой по струне. Бывают 3-х размеров.
Жинга - основное "раскачивающееся" движение в капоэйре, из которого делаются практически все атаки.
Кейшада - удар прямой ногой наружу (наносится внешней частью стопы).