Я ненавижу Сириуса Блэка.
Всем сердцем; до последней мелочи.
Например, я ненавижу его губы. Его походку. То, как он потягивается, проснувшись – словно большой ленивый кот. Глупо. Он перекидывается в пса – так какого черта?
Я всегда испытывал к нему неприязнь; и не доверял никогда. С той самой минуты, когда Шляпа выкрикнула: «Гриффиндор!» и он направился к факультетскому столу – он, слайзеринец в двадцатом колене!
С первого же дня я знал, что от него не следует ждать ничего хорошего. Он всего лишь притворщик, неизвестно каким чудом пробравшийся на факультет Льва… Тогда я решил присматривать за ним, на случай, если он наконец проявит свою сущность и устроит какую-нибудь гадость. Для этого было необходимо все время находиться поблизости; и я подружился с ним.
Вскоре я понял: я поступил абсолютно правильно. Если бы Блэк не был моим другом, он стал бы соперником.
А так – наши имена стояли рядом во главе списка лучших учеников, он приходил на мои тренировки и подбадривал перед матчами – мне в такие минуты нестерпимо хотелось расхохотаться – и в неприятности мы ввязывались вместе. Каждый раз, предлагая проделку, я настороженно присматривался к нему, ожидая, когда же он перейдет границу дозволенного. Но нет, он был хитер и осторожен, и старался не выдать своих врожденных пороков.
…А в это же время сокурсники так уважительно-завистливо относились к нашей «дружбе», и даже профессор МакГонагалл, расчувствовавшись, как-то бросила пару слов о близости и искренности нашей взаимной привязанности… Я внутренне посмеивался и надеялся, что они стоят того, мои игры. Ведь я был просто обязан защищать от Блэка легковерных студентов, не так ли?
На шестом курсе я все-таки дождался – он выдал себя; это был, наверное, счастливейший день моей жизни. Никогда не забуду выражения его лица после того, как я наорал на него. Смущение, потрясение, расстройство… Нет, что-то глубже, сильнее. Я мог бы наблюдать это зрелище бесконечно – но надо было спасать задницу Снейпа. Не то, чтобы мне хотелось это делать, – этот придурок вполне заслужил полученный урок; но как настоящий гриффиндорец я не мог поступить иначе.
А Блэк мог. Эта мысль поддерживала на моем лице довольную улыбку, когда я возвращался в спальню после разговора с директором. Кажется, я даже заснул с улыбкой на губах. Блэк наконец-то оправдал мои ожидания; и я даже не сердился на него. Я начал ненавидеть его гораздо раньше, и увеличить мою ненависть не могло уже ничто.
Помню, как на пятом курсе однажды я натолкнулся на него в полутемном коридоре шестого этажа, недалеко от гостиной Рэйвенкло. Он стоял под факелом, прижимая к стене какую-то блондинку; я появился как раз в тот момент, когда его губы сползли ей на шею.
Стоя в отдалении, в темноте, я какое-то время лихорадочно раздумывал: а не позвать ли преподавателей… или Филча… или обормота Пивза, чтобы пугнуть парочку? Как омерзительно… Наконец, Блэк отступил от девушки и прошептал несколько слов; та с улыбкой кивнула. Я не слышал, о чем он с ней договаривался, но был твердо уверен – в этом нет ничего хорошего.
Разумеется, я оказался прав…
Вечером, надев мантию-невидимку, я проследил за Блэком до одного малопосещаемого кабинета на третьем этаже; проскользнул в дверь вслед за ним и замер у порога.
Ничего хорошего… Ничего хорошего нет в том, чтобы трахаться ночью в пустом классе; о нет, не заниматься любовью – слайзеринцы не умеют любить. Они умеют только притворяться. Хотя сейчас Блэку даже притворяться было не нужно – эта девчонка вполне сумела его удовлетворить... Стоя там, у самых дверей, и слушая их стоны, я всем сердцем презирал эту дурочку за легковерие, за то, что клюнула на смазливое личико, не видя, что есть Сириус Блэк на самом деле – скрытный изворотливый лицемер. Кобель покрыл сучку, прикрываясь романтическим бредом. Только и всего. Любовь, как же – ха!
Когда все закончилось, я на цыпочках выскользнул в дверь и отправился в башню. С той ночи я стал особенно внимателен и осторожен, ожидая подвоха. Потому что именно тогда взамен былой неприязни я начал действительно его ненавидеть. За то, чем он был. За то, что ему удавалось обманывать окружающих. И больше всего – за то, как возбужден я был, глядя, как сокращаются гладкие мышцы его спины и бедер и он откидывает волосы со вспотевшего лица. Мерзавец.
С тех пор я не могу спокойно видеть его обнаженным. Каждый раз, когда мы принимаем душ или переодеваемся перед сном, я отворачиваюсь всем телом – потому что стоит моему взгляду коснуться его кожи, как рука тянется к палочке…
И я знаю, что мне придется разыграть свою партию до конца – какой бы ни была моя ненависть, как бы я ни устал скрывать ее.
А я ненавижу его. Каждой клеточкой. До скрежета зубовного.
Ненавижу то, как он разваливается на стуле – одинаково вальяжно и на лекции, и в Гостиной.
Ненавижу его аристократические замашки – а он их даже не стыдится, не скрывая своей породы.
Ненавижу, как изгибаются в улыбке губы – я ведь уже упоминал, как ненавижу его губы?
Ненавижу его за то, каким расслабленным он бывает под душем, когда горячие струи стекают по его запрокинутому лицу, спине, бедрам...
И еще за то, что он, скорее всего, никогда не ответит на мою ненависть.

Невыносимо трудно, так сильно ненавидя его, притворяться его другом.