Сириус сразу же приходит в себя – он лежит на
песчаном тюремном полу, на перине из высокой зелёной травы; чувствует сильный,
насыщенный аромат и слышит, как кузнечики кругом выводят дребезжащую мелодию,
потирая тонкие лапки, играют ему симфонию в стиле скррр-скррр.
– Проснись.
Он слышит слабый одинокий вой где-то вдали, треск
покрытых льдом веток, которые ломаются, будто стеклянные, под весом покрытого
мехом тела и звенят на мёрзлой земле. Оно всё ближе, ближе, тяжело дышит
от волнения, «Бродяга, играть...» Озорное рычание, Лунатик, старый друг,
воспоминание.
Скрипит, открываясь, дверь – и Сириус превращается
в собаку. Звуки бесконечным эхом разносятся по коридору за стенами камеры.
Другие заключенные подхватывают его вой, рыдают, словно убитые горем банши,
оплакивая всё – и ничего, жалуясь всем – и никому.
– Спи, Сириус Блэк.
Когда гнусные руки и отвратительные чёрные рты
приближаются, высасывая из него всё, что могут, сжигая и взрывая всё, до чего в
состоянии дотянуться, он позволяет себе уйти.
– Я здесь, – успокаивающе шепчет ему на ухо Джеймс.
Сириус растягивает губы в подобии улыбки, представляя растрёпанные волосы
Джеймса, стрекотание кузнечиков, отдых в высокой зеленой траве и горячие губы –
мягкие как лето; воспоминания, жаркое совершенство, скользящее под пояс брюк,
доводящее его до оргазма.
Он не может вздохнуть, когда дементоры кладут на
него руки; шумное, тошнотворное дыхание холодит его влажную кожу. Дементоры
что-то бормочут, и сосут, и тянут, заполняя его лёгкие пустотой, иссушающей
пустотой, и разве это не смешно, разве, чёрт возьми, не удивительно, Джеймс,
Джеймс, Джеймс, – то, что он здесь оказался?
Он думает о стрекоте кузнечиков, и жарких губах
Джеймса, и щекочущих прикосновениях высокой тёмно-зелёной травы.
Дементоры исчезают так же беззвучно и неслышно, как
появились, бросив съёжившегося на полу Сириуса, оставляя его разум разбитым на
тысячу острых осколков.
Осколки. И Джеймс. Полупрозрачный печальный Джеймс
сидит в углу, грустный и бледный, и обнимает себя за плечи. Грустный и бледный
– и самый красивый, самый совершенный, самый замечательный.
– Ты мне нужен, – тихо выдыхает Сириус.
– Я люблю тебя, – говорит Джеймс и исчезает –
словно посреди концерта музыка внезапно стихает, или будто стремительно мчишься
с крутого холма, и ничего не можешь поделать: не хочешь, но всё равно несёшься
вниз, и нет другого пути, впереди бесконечная дорога, с которой некуда
свернуть, и ты не знаешь, сможешь ли снова подняться.
– Я люблю тебя, – эхом отзывается у Сириуса в
голове, и он словно ощущает кончиками пальцев счастье, воспоминания, и желание,
и Джеймса, но не может удержать их.
Спи, Сириус Блэк.
– Ты не настоящий, – бормочет Сириус, и капли одна
за другой стекают по его подбородку, а губы искажает страдальческая гримаса.
Слишком долго слёзы, будто ледяные змеи, ползли по его лицу, прокладывая
извилистые дорожки вниз по шее, пропитывая тюремные лохмотья.
– Я умер бы за тебя, слышишь, ублюдок, а ты ушёл и
сделал это первым.
– Умер за тебя, – отзывается в камере эхо.
Ключ пронзительно скрипит в старом, заржавленном
замке, и к Сириусу вновь приходит дементор.