Примечание 2: внеконкурсный перевод на "Последний Бал Сириуса Блэка" на Polyjuice Potion

Спящие, в белом, дети невинны –
и даже время
Останавливается перед ними.

Это комната Гарри.

Путаясь в мыслях, и я торможу.

Вот чёрт. Джеймс нащупывает проколотый сосок Блэка, и его рука нерешительно замирает. Сириус подаётся вперёд, его ладони скользят по телу друга, и Джеймс уже почти видит звёзды, потому что – ох, блин! – Лили никогда не могла найти эту точку…
Но видит не звёзды, а спящего Гарри, о котором совершенно забыл.

И в сердце – след
Прожитых лет.

– Сириус…

– Чёрт, Джейми, – стонет тот в ответ откуда-то снизу, и Джеймс вспоминает, на что способны эти пальцы и этот рот…

– Сириус, твою мать! – выдыхает он. Ноги у него подкашиваются, но трясущимися руками Джеймс цепляется за детскую кроватку, и он не может… – Бродяга, нет, не надо…

Я никогда не думал, что это скажу.

Джеймс отводит взгляд, но чувствует, как Сириус замирает. Секундой позже Блэк неверяще переспрашивает:

– Что ты сказал?

Мы становимся старше
И заходим всё дальше

Конечно, Сириус не верит своим ушам: член Джеймса, твёрдый, как, мать его, столб, едва не упирается ему в глотку. А самого Сириуса трясёт от желания прикоснуться к себе. Но это право Джеймса – прикасаться к нему.

Но чем больше мы знаем,
Тем больше в себе скрываем

Джеймс отшатывается, зажав рот ладонью, словно защищаясь. Неловко натягивая одежду, он смотрит вниз, на Гарри.

Сириус поднимается, и Джеймс даже не глядя хорошо представляет выражение его лица.

Ты явился ко мне - как песня,
И одна сменялась другой.

Это лицо всегда казалось Джеймсу невероятно красивым. Даже мальчишкой он думал, что Сириус необыкновенно привлекателен. Обычно Поттер находил симпатичными только девчонок, но Сириус был исключением. И почему бы Джеймсу не считать своего друга красивым, если тот действительно красив.

Я коснулся тебя – как сказки,
В которой мы вместе с тобой.
Но где предел, где её край?

Сириус был прекрасен даже тогда, когда, казалось, состоял из одних острых локтей и коленок; когда, неловко сплетаясь, мальчишки трахались в первый раз – волосы падали ему на глаза, а изо рта вырывались стоны. Да, это была жадная, лихорадочная ебля, и всё закончилось слишком быстро. А потом они избегали друг друга, и Питер даже решил, что они поссорились.

Это могло и не повториться, не найди Джеймс думосбор, и в нём – воспоминания Сириуса. Джеймс сразу понял, что это было – Сириус на них дрочил.

Второй раз был не намного лучше, но двум самым одарённым ученикам школы блестяще удавалось всё, за что они брались. Так что добиться совершенства в таком примитивном деле, как траханье («И как, на хер, ты собираешься показать класс сверху, если вообще не представляешь, что это значит – быть снизу?») было довольно просто.

Не изменяйся,
Не забывай!

Джеймс молчит, не глядя ни на Сириуса, ни на Гарри, а Сириус, помедлив, наконец говорит:

– Слушай, Сохатый – останься я со своими родителями, этими долбаными уродами, женился бы ещё раньше тебя. Всех этих семейных дел не избежать, и мы об этом знали. Лили, если уж ты так намерен остепениться, неплохой вариант. И Гарри я люблю – маленький засранец такой же страшный, как и ты, но он классный. А вот идеальный семьянин, которым ты, блядь, себя вообразил – не ты, Сохатый. Ты – не твой отец. – Сириус обводит рукой вокруг: – Вот это всё – не ты, и ты это знаешь. И какая-то дурацкая цацка у тебя на пальце – не повод прекращать наши отношения.

Осень свернула в кольцо
Наши тринадцать лет

Джеймс долго, мучительно пытается подобрать слова, и, наконец, говорит:

– Сириус, я… я скотина, я это знаю, и Лили тоже всегда это знала, но…

Сириус вскидывает брови, и Джеймс расстроенно машет рукой в сторону сына:

– Слушай, у меня теперь есть ребёнок! Я грёбаная сволочь и хреновый муж, и так далее, но теперь всё иначе. Я нужен Гарри, мы оба ему нужны. Я, блин, собираюсь заботиться о нём и всё такое. Я не могу трахать его чёртова крёстного всю оставшуюся жизнь! Я должен как-то разобраться со всей этой хернёй.

Мне не забыть тебя, нет

Сириус похож на домового эльфа, которому дали пинка. Точно так же он выглядел, когда Джеймс объявил, что у них с Лили наконец-то пошло на лад.

То было нелёгкое время: часы, когда Сириус его избегал, сменялись часами, когда Бродяга ходил за ним по пятам, толкал его носом и лизал лицо; а по ночам сворачивался у него в ногах, или скулил и выл где-то снаружи. А Джеймс лениво гадал, сколько ещё ему оставаться неженатым. Его грудь не разрывалась от боли.

Мне больше нечем дышать –

Сириус пристально смотрит на него, будто решает в уме задачку по арифмантике, и Джеймс понимает, что должен заговорить прежде, чем это сделает Сириус. Ведь что бы тот сейчас ни сказал – его слова могут заставить Джеймса передумать.

Разве красивой ложью

– Бродяга, я не хочу продолжать это.

Глотая, ощущаю всё то же

Услышав это, Сириус вздрагивает, и Джеймс чувствует во рту до ужаса знакомый, мерзкий привкус.

Некоторые вещи не меняются, несмотря ни на что.

Они, невинные, вместе
Одетые в жёлтый и алый

Джеймс ждёт взрыва. Сириусу недолго удавалось сохранять вызывающе невозмутимый вид – уголок его рта вздрагивает, и Блэк стискивает губы, чтобы они не дрожали. Потом переводит взгляд на Гарри, но не взрывается, не приходит в ярость, не орёт, как ожидает Джеймс – только на минуту задерживает на нём взгляд, и выходит.

И Джеймс просто смотрит, как Сириус уходит из тёплого дома в светлую, лунную октябрьскую ночь. Минута тишины – и ревёт, оживая, мотор мотоцикла. Джеймс расстегивает верхнюю пуговицу рубашки, пытаясь не вспоминать, как сдирал гриффиндорский галстук с Сириуса, с Лили…

Вечность – одно мгновенье.

Джеймс смотрит на сына, гадая, что же важнее для гриффиндорца – мужество или верность. А мальчик спит, ни о чём не подозревающий и беззащитный.

А детям в уютных детских
Надо так мало –
Синие сновиденья.

Выходя из комнаты, Джеймс очень тихо прикрывает за собой дверь.



– конец –