– Превосходно. И символично – у меня кузен в Дурмштранге, так
он рассказывал, что в старину тамошние магглы подобным образом выражали скорбь
– состригали волосы и царапали себе физиономии. Называлось "тризна".
Подходящее занятие для идиотов. Так что этому магглолюбцу очень подходит.
– Ха-ха-ха! Да уж, Клод, тебе на язычок лучше не
попадать... между прочим, ты заказал столики? А то по субботам в Мётлах не
протолкнуться.
– Конечно. Отлично посидим, отпразднуем – Пьюси обещал
состряпать свой знаменитый коктейль.
– Я надеюсь. Гы-ы, у нас будет пир, а у грифферов – эта
самая тризна. Наконец-то... эй, Мэнди, а ты чего притихла? Жалеешь шевелюру
мистера Блэка?
– Ты дурак, Эйвери. Я наслаждаюсь зрелищем.
Сириус поднимает глаза и улыбается. Задумчиво, почти нежно
– но удовольствие с лица Аманды Уорригтон как ветром сдувает. Наверное,
вспомнила свою февральскую открыточку – кстати, надо глянуть, цела ли она. Если
да, следует оставить её в сортире, в подставке для туалетной бумаги. Наилучшее
применение... Что-то у Сохатого взгляд нехороший. Говорил же ему – не надо со мной,
я и сам прекрасно справлюсь, но не же, уперся рогами: в Подземелья ты один не
пойдешь. Можно подумать, эти слизни способны что-то сделать в открытую. Да
никогда – они способны только гадить из-за угла и бить в спину. Или предлагать
заведомо беспроигрышное пари: вот как на этот раз получилось. Знали же, твари,
знали, что гриффиндорский ловец только что выписался из Больничного, а у
второго загонщика неделю назад убили отца – Макгоннагал даже предлагала
отменить матч. Проигрыш был неминуем. И когда подловить со своим пари, знали –
Сохатый был на взводе после тренировки, он всегда бешеный, когда что-то идёт не
так... Блин, жалко его. Волосы-то не жалко – новые вырастут.
– Ну вот и всё... только височек подправлю, пожалуй.
Ножницы щелкают ещё раз, и за тугим медлительным скрипом
следует тихий шелест. Гладкая – очень гладкая, не ухватишься, пальцы
соскользнут, оставив в жадной руке одиноко поблескивающий волосок – прядь
сползает по плечу, падает вниз. Последняя – пол уже устлан чёрным покрывалом.
Голова кажется лёгкой, шея – странно голой и тонкой, как хренов цветочный
стебелек. И ушам холодно. Вот почему им, чёрт возьми, холодно, а? Май же.
– Не желаешь полюбоваться собой, Блэк? Тебе идёт.
– Завали хлебало, Снейп. В наш уговор не входило вдыхать
вонь из твоей пасти.
– Сам заткнись, Поттер. Игра была честной – все
подтвердят. Не хрена было соглашаться.
– Со Слизерином не бывает честных игр.
– Докажи. Не то...
– А заткнитесь-ка вы оба, – лениво говорит Сириус.
Он смотрит в услужливо поднесённое зеркальце. Любопытно,
откуда оно у Снейпа? У своего Мальсибера одолжил, не иначе, сам-то вряд ли
знает, для чего нормальному человеку нужны зеркала. Из маленького стеклянного
прямоугольника на Сириуса глядит незнакомец, страдающий Драконьей оспой –
острижен чуть ли не наголо, там и сям в проплешинах неровных волос противно
белеет кожа. Рядом слышится довольный смешок. Много смешков – слизеринская
гостиная полным-полна. Гадюки сползлись в свою нору все, до последнего
сопливого первогодка – жажда посмотреть на унижение подлого предателя крови
оказалась сильнее жажды отметить в "Трёх метлах" квиддичную победу.
Впрочем, можно поставить любимые джинсы против соплеверусовских подштанников,
что они успеют повеселиться. И Мерлин с ними. Каковы победители – такова и
победа.
– Как тебе твой новый облик?
– Ужасно. Хреновый из тебя парикмахер.
– Как умею, – Снейп лыбится, словно голый зад при луне. –
Кстати, может, заберёшь свои патлы с собой? Нам здесь мусор не нужен.
По лицу Джеймса проходит нервная судорога, рука тянется за
палочкой, но Сириус вздергивает подбородок, запрещая – только не здесь. Не в
подземельях, не перед этим скопищем уродов. Краем глаза он выискивает среди
множества лиц одно – знакомое, бледное, похожее на свое собственное – и, не
найдя, давит вздох облегчения. Спасибо,
брат. Пусть ты даже просто застрял в библиотеке с очередной книгой – всё равно
спасибо... Сириус легко поднимается с табурета и отшвыривает волосы носком
ботинка.
– Да возьми их себе, Сопливчик, – равнодушно-вежливо
разрешает он, – хоть паричок состряпаешь, тебе самое оно... Счастливо
оставаться.
И не дослушав ответа, уходит из подземелий вместе с
Поттером.
* * *
– Прости меня. – говорит Джейми.
Всё уже позади: и Питерово смущение пополам с неудержимо
раздувающим щеки смехом, и расстроенное лицо Рема, и Большой Зал с десятками
взглядов – ошалелых, разочарованных, брезгливых, сочувствующих, торжествующих,
– и раздражённый голос декана. Сириус стоит под душем, фыркая, поворачивается
из стороны в сторону, подставляет бока горячим струям воды. В душевой так тихо,
так хорошо. И тепло. До костей промёрз в этих грёбаных подземных чертогах. Как
они там живут, как Рег там живёт? Может, поэтому их дороги так круто разошлись
в стороны – сердце брата застыло, пропитавшись ледяной слизеринской кровью, а
сердце Сириуса, сумасшедшее и горячее, с гриффиндорской отвагой рвётся наружу
из широкой костяной клетки рёбер? Он не знает ответа. Знает только одно – болят
они одинаково...
– Прости. Я тебя подвёл, – повторяет Джеймс. И отводит
взгляд – впервые.
Не
смотри псу в глаза. Прописная истина, избитая фраза, но они оба любят
её произносить: потому что в ней правда. Мало кто выдерживает пристальный
блэковский взгляд, хоть в собачьем, хоть в человечьем обличье. Мало кто – но не
Джеймс. Что за виноватое выражение, откуда это взялось, зачем, почему? Сириус
берёт Джеймса за плечо, разворачивает к себе.
– Ты чего это, друг? Брось, всё фигня – когда-то ты должен
был проиграть.
– Я не из-за проигрыша.
– А что тогда? – недоумевает Сириус.
– Ну ты блаженный, мать твою!
Джеймс вырывается, отходит в сторону, с размаху бьёт
кулаком по стене.
– Мягколап, ну врежь ты мне, что ли? – говорит он почти с
надеждой. Сириус изумлённо распахивает глаза.
– На хрена?!
– А-аа... я рехнусь с тобой! Я ж тебе не дал и слова
сказать! Принял это пари говённое, как мудак – сам решил, никого не послушал!
Я...
– Да ладно, брось, – Сириус лениво машет рукой. – Ты был
это... "в пылу азарта".
– Угу. А ты за мой азарт расплатился. – Джеймс вновь
всаживает кулак в стену. – Олень я, вот кто.
– И не поспоришь, – ржёт Сириус.
Джеймс не отвечает. Сириус, посерьёзнев, подходит к нему.
Обнимает, тянет к себе, гасит сопротивление – поцелуем. Мягким скольжением губ
по подбородку, жестким захватом, укусом, сладкой игрой языка... И шепчет в
раскрытые губы:
– Ну ты же простил меня... за Хижину. А там я сглупил
больше, чем ты сейчас.
Джеймс стонет негромко и целует его в ответ. Обхватывает
ладонью шею, нагибая к себе, пробегает пальцами по стриженому затылку, грустно
ухмыляется.
– Эх...
– Что?
– Ничего. Трахнешь меня?
– О, друг... За такое невъебенное удовольствие я готов
навеки проститься с волосами, – напыщенно изрекает Блэк и снова смеётся, но, не
видя ответной улыбки, пристально смотрит на Джеймса. Тот краснеет, беспомощно
моргает близорукими глазами, и до Сириуса внезапно доходит. Он ошеломлённо
вскидывает ресницы.
– Чёрт! Только не говори, что жалеешь о моих патлах!
Джеймс краснеет ещё сильнее.
– Они не патлы, – бурчит он. – Ясно?
– Я не могу! – Сириус захлёбывается смехом. –
Олень-фетишист!
Джеймс резко прижимает его к стене, стискивает в ладони
яйца.
– Ты не знаешь, как классно держаться за них, когда
вставляешь тебе... – низким голосом шепчет он. – Тянешь, дёргаешь, а у тебя шея
выгибается... Они скользят, пока не намотаешь на кулак крепко-накрепко. И тогда
твоя дырка начинает сжиматься, как я не знаю что... как будто тебе больно, но
ты все равно мне подмахиваешь. Это охрененно, Мягколап. Это самое лучшее,
правда.
Теперь краснеет сам Сириус. Шёпот Джеймса ласкает его
нежнее пальцев и губ.
– Я ещё мне нравится кончать на них... Знаю, тебе всегда
смешно, но это здорово. Они слипаются, тебе их не промыть... знаешь, где-то
всегда остаётся немного. И ты потом пахнешь мной. Только мной, больше никем.
Может, этого никто другой не чувствует, но мне плевать. Так всегда было,
Мягколап. Ты же понимаешь?
Сириус с рычанием разворачивает Джеймса спиной,
распластывает по стене. Он сползает, стекает вниз, плотно прижимаясь к его
телу, трётся вставшим членом о тугую задницу. Плюёт на пальцы, растирает слюну
между ягодиц, полувопросом-полуутверждением хрипит: "Потерпишь..." –
и вгоняет член внутрь. Джеймс изгибается, царапая стену ногтями. Толчки вжимают
его в холодный кафель, животу и груди холодно, но внутри все плавится от
болезненно-острого жара, а кулак Сириуса дрочит член так сильно и сладко, что
когда приходит время, стены душевой отражают два стона вместе.
Впрочем, им не привыкать.
– ...А хорошо помылись, – хмыкает Джеймс, натягивая трусы.
– Но Соплеверусу я всё же устрою весёлую жизнь.
– Да оставь ты его. Решили же больше дерьмо не трогать, –
лениво отвечает Сириус. – Пусть немного порадуется. Других-то поводов для
веселья у него все равно нет.
– Как скажешь... кстати, что там эти уроды говорили про
тризну?
– Маггловский обычай, как я понял. Спроси у Эванс, может,
она что-то знает.
– Ну да, самая подходящая тема для разговоров с ней, –
хмыкает Джеймс, – как кто-то себе рожу царапает.
Сириус встряхивает остриженной головой. Остатки его волос
стоят дыбом, словно иголки мокрого ежа.
– Ну, и забей тогда – на фиг оно нам надо... блин, слушай,
вот только дошло – я ж теперь на тебя похож! Надо ещё завести очки.
– Ты дурак, – смеётся Джеймс, – с тобой никакой тризны не
выйдет. Сплошной карнавал.
– Это и к лучшему, – хмыкает Сириус.
* * *
Ножницы щелкают последний раз, и тугой медлительный скрип
сменяется шелестом. Волосы скользят вниз. Сириус следит за ними взглядом –
запылёные пряди похожи на кусочки обугленного дерева, подёрнутые белёсым
пеплом. В Годриковой Лощине, когда он упал на колени перед мёртвым Джеймсом, в
волосах у того тоже был пепел. Сириус пытался стряхнуть его – водил и водил
ладонью по знакомой взъерошенной голове, и лишь долгое время спустя понял – это
седина. В те несколько секунд, что Джеймс прожил после взмаха палочки
Волдеморта, он успел понять, что произойдёт дальше...
– Прости, – говорит Сириус в пустоту.
Тюремный цирюльник смотрит на него недоумённо. Но вопросов
не задаёт – что можно услышать от безумца? Он взмахивает палочкой, уничтожая
срезанные волосы, собирает свои инструменты и кивает охраннику. Шаркают по
каменному полу шаги, бренчит связка ключей, вспыхивает слабым красноватым
светом охранное заклятие на дверной створке.
– Через час тебе положен душ, а ужин будет в восемь.
Шуметь не рекомендую – коридор патрулируется дементорами.
Сириус остаётся в одиночестве. За окном медленно угасает
солнце – последние золотистые блики скользят по серому камню стен. Так же
когда-то бликовали круглые стекла знакомых очков... Он проводит ладонями по
остриженной голове и впивается обломанными ногтями в щеку. Раз. Другой. Боли
почти нет, но капли крови медленно стекают по расцарапанному лицу – и это
хорошо. Это нужно.
– Прости, – повторяет Сириус. – Я тебя подвёл.
Дверь камеры с лязгом захлопывается, оставляя его наедине
с его тризной.