Глава 4
Они не разговаривают уже две
недели.
Хвост устраняется от проблем
сразу же, его принципом всегда было "двое дерутся — третий не мешай".
Луни выглядит потерянным. Пару раз он пробует вызвать Джеймса на откровенность,
но эти попытки разбиваются о холодное молчание — и Рем тоже отходит в сторону.
Говорил ли он с Сириусом, Джеймс не знает, да и не хочет знать — всё равно
бессмысленно. Когда Мягколап в ярости, он не слушает ничьих аргументов... кроме
одного-единственного человека — а на этого человека он сейчас не желает даже
взглянуть.
А Снейп улыбается.
За шесть лет Джеймс видел его ненависть,
злобу и отвращение, видел всяким — орущим, визжащим, огрызающимся, но таким —
никогда. Сопливус может довольно ухмыляться, но простая улыбка на его лице
выглядит дико и неправильно, такое ощущение, что она сейчас отвалится и упадёт
в тарелку с пудингом. Джеймсу больно даже думать о том, почему появилась эта
улыбка. Иногда безжалостное воображение подкидывает ему картинку: обычное утро,
обычный завтрак и — входящий в Большой Зал Сириус. Равнодушно минующий
гриффиндорский стол, молча садящийся между слизеров… и улыбка Снейпа. Кошмар
наяву. Джеймс старается избегать лишних встреч и взглядов, но понимает, что
рано или поздно всё-таки раздавит эту улыбку кулаком. И что будет тогда —
неизвестно.
…На столе в подсобке остался
лишь один котелок — образец номер восемь. Оптимальная реология, высокая
стабильность, легко наносится и прекрасно впитывается, моментально снимает
болевые ощущения, заживляет раны, нанесённые лабораторным животным, за десять
минут — это в два раза быстрее, чем у декокта Бораго. Эванс осторожно
перекладывает густую, ярко-оранжевую мазь в высокий флакон с витой опаловой
пробкой.
— Как же отлично вышло. Я просто
не могу дождаться сдачи проекта.
— Ага, — угрюмо говорит Джеймс.
Мысли его далеко — уж точно не в кабинете Слагхорна. Лили бросает на него
быстрый взгляд.
— Что-то не так?
— Всё нормально.
В клетке попискивают мыши —
будто радуются грядущему освобождению. Эванс, смущённо покосившись на Джеймса,
вытаскивает из кармана маленький бумажный свёрток и крошит между прутьями
булочку. Мыши радостно подпрыгивают вверх.
— Нахалки, — смеётся Лили.
Пододвигает к себе котелок с остатками мази. — Эване...
— Погоди, — неожиданно для себя
перебивает её Джеймс.
Холодная решимость, тяжесть в
груди. Задрав рукав мантии, он подносит палочку к предплечью. Глаза Лили
распахиваются во всю ширь — и выражение её лица вдруг до дрожи напоминает
Джеймсу Сириуса.
— Не вздумай!! — отчаянно, почти
с ужасом.
— Сектумсемпра!
Клинок боли с хрустом впивается
в плоть, и кожа раскрывается, как жаждущие губы. По руке широкой лентой стекает
кровь, Джеймс стирает её ладонью. Снова и снова.
— Боже мой!
Лили кидается к нему с котелком.
— Сумасшедший! Дай сюда!
Здоровой рукой Джеймс
наколдовывает Темпус. В воздухе повисают зеленоватые цифры.
— Запомни время, — шепчет он,
стараясь улыбнуться. — In vitro и мыши — это фигня. Без клинического
исследования результат ничего не стоит.
Эванс вдруг всхлипывает. Тонкие
пальцы осторожно покрывают рану мазью. Джеймс чувствует лёгкое головокружение и
падает на табурет. Лили бледнеет.
— Как ты?!
— Опыт начат в девять часов
двадцать восемь минут, — бормочет Джеймс. — Препарат нанесён сразу же.
— Я побегу за Помфри!
— Только попробуй!.. Записывай.
Сейчас! Глубина разреза... хрен его знает, дюйма полтора... Ощущения — лёгкое
жжение по всей поверхности раны. Боль... это... слабеет. Эванс, блин, пиши
давай!
Через минуту головокружение
проходит, и Джеймс уже с любопытством разглядывает руку.
— Не болит, — сообщает он. —
Совсем. И кровь остановилась.
— Кровотечение прекратилось в
девять тридцать одну, — нервно шепчет Лили. Орлиное перо оставляет на
пергаменте жирные кляксы.
— Смотри, — говорит Джеймс через
некоторое время. — Заживление началось.
— Девять тридцать пять...
— Отметь, что регенерация
безболезненна. Щекотно только. — Джеймс уже вовсю шевелит пальцами и
ухмыляется. Лили слабо улыбается в ответ.
— Девять сорок шесть. Полное
заживление. Согни локоть. Теперь кулак сожми. Всё нормально?
— Абсолютно. Это сколько
получилось?
— Восемнадцать минут.
— Клёво.
— Да. Тоже в два раз быстрее,
чем у Бораго. — Лили кусает кончик пера. Глаза её горят. — Я тоже хочу
попробовать — пусть будет двое подопытных.
Джеймс вздрагивает.
— Вот только посмей! — орёт он.
И чувствует вдруг, как к горлу подкатывают идиотские рыдания. Он закрывает лицо
руками — возбуждение прошло, и тело будто сковали ледяные оковы. Джеймс глотает
слёзы, ненавидя себя за слабость. На затылок вдруг ложится тёплая рука.
— За что ты себя наказывал? —
тихо спрашивает Лили.
Джеймс молчит. Он не знает, что
сказать, но понимает — нельзя говорить с ней об этом. Нельзя. Лили — его день,
Сириус — ночь. Оба необходимы, как сама жизнь... и что с этим делать — он не
знает тоже.
— Я... я его обидел, — всё-таки
шепчет он глухо. И поднимает голову. Слова приходят сами собой — единственно
верные теперь слова.
— Лили, послушай. Почти всё уже
сделано — закончи проект сама, ладно? Пожалуйста. Я завтра пойду к Слагхорну.
— Хорошо, — спокойно отвечает
Лили. — Если честно, мне жаль — ты работал ничуть не меньше меня... но я тебя
понимаю.
Джеймс, почти не веря своим
своим ушам, глядит на неё. Лили Эванс вдруг почти незаметно ерошит ему волосы.
— Почему бы тебе просто не
поговорить с ним? Уверена, он поймёт.
— Да, — говорит Джеймс. — Да.
Он осторожно берёт её за руку и
медленно, словно опасаясь спугнуть, подносит к губам. Лили смотрит пристально и
серьёзно.
— Знаешь, — мягко говорит она, —
раньше мне казалось, что ты... пренебрежительно относишься ко всем. И ко мне
тоже. Я ведь девушка. Да ещё магглорождённая.
— Ничего подобного и близко нет!
— возмущается Джеймс. Лили улыбается.
— Да, я ошибалась. Ты умеешь
слушать. И знаешь... это было откровением, но теперь я вижу, что Джеймс Поттер
вовсе не такая бессердечная скотина, каким пытается казаться.
Джеймс раскрывает рот, но Лили
зажимает его душистой ладонью.
— Иди. Я все здесь уберу и
отнесу мышей к Хагриду. Поговорим позже... как-нибудь.
Джеймс кивает. Уже в дверях он
оборачивается:
— Лили... Может быть...
— Позже, Джеймс. Дай мне время.
— Хорошо.
Фиал с мазью сверкает на столе,
как маленькое солнце.
* * *
Джеймс быстрым шагом идёт к
выходу из подземелий. Ему чудится, что кто-то превратил его в ходячее Поисковое
заклинание — так бешено бьётся сердце, так жадно втягивают воздух ноздри и
пристально смотрят в темноту глаза. Он должен найти Мягколапа. Скорее. Прямо
сейчас. Джеймс так переполнен ожиданием, что, когда из-за угла, словно оживший
сгусток тьмы, выходит Северус Снейп, он даже не останавливается — минует его,
как пустое место. И только пройдя пару шагов, оборачивается — чувствует, что
тот провожает его взглядом.
— Поттер.
— Снейп. Ты ведь знаешь, о чём я
хочу спросить?
Сопливус скалит в ухмылке острые
зубы. Грязные волосы свисают вдоль щёк — он похож на готового к нападению
гриндилоу.
— Не имею ни малейшего понятия,
Поттер.
— Врёшь. И знаешь... я ни о чём
тебя спрашивать не буду. Просто потому что уверен — ничего не было. И ничего не
может быть. Вот так.
Снейп бледнеет больше обычного,
выхватывает палочку. Вот теперь он похож на себя — и это правильно. Джеймс,
усмехнувшись, разворачивается на каблуках.
— Ударишь в спину — размажу по
стенам, — бросает он через плечо. И уходит. И не видит, как смотрит ему вслед
Северус Снейп — то ли с ненавистью, то ли с глубокой тоской.
...Башни, коридоры, библиотека,
спальня — Сириуса нет нигде. Джеймс спрашивает проходящих, но Блэка никто не
видел. Спустя почти час бесплодных поисков он спускается в подземный лаз: нет
сил сидеть в компании Рема и Пита и ждать — лучше обмануть время в Хижине. Всё
равно сегодня там пусто.
Маленькая комнатушка ещё хранит
запах волчьей шерсти. Джеймс присаживается на подоконник, бездумно перебирая
пуговицы мантии, и смотрит в сумеречное марево за окном. Спину что-то щекочет,
он поводит лопатками, словно отгоняя надоедливую муху, — и вздрагивает от
знакомого смешка.
Сириус сидит на постели под
обветшалым балдахином.
— Ты не очень-то внимателен,
Сохатый.
Джеймс даже не удивлён. Не
ответив, он медленно подходит к кровати, опирается коленом о край. И
прижимается лбом ко лбу Сириуса.
— Прости меня, — говорит Джеймс
Поттер тихо и твёрдо. — Прости, Мягколап. Я был идиотом.
— Ты им и остался. Но такой ты
мне и нужен.
И всё становится просто. Мантии
сползают на пол, находят друг друга губы и руки, смешивается дыхание. Что-то
звякает, и Джеймс видит, как катится по полу крошечная баночка — внутри
переливается густая голубоватая жидкость.
— Что это?
Сириус призывает банку.
— Результат долгих трудов.
Разумеется, малая часть результата — основное Снейп сдаст Слагхорну. Неплохо
получилось.
Джеймс пристально смотрит
Сириусу в глаза. Тот не отводит взгляда.
— Знаешь, — говорит он со своей
обычной, жестокой прямотой, — был момент, когда я думал...
— Сириус... между вами что-то...
— Нет. Возможно... но нет.
Потому что есть ты.
Счастье слепит Джеймса, и он
почти не замечает, как изгибаются губы Сириуса в насмешливой и нежной улыбке.
Его улыбке.
— И потому что сейчас ты будешь
делать то, что хочу я. Я так решил. Неважно, что потом... но я не зря корпел
над этим зельем три месяца — найдём ему достойное применение.
И всё с той же улыбкой Сириус
опрокидывает Джеймса на кровать.
* * *
...Это смешно, неловко — и до
дрожи возбуждающе. Джеймс неудержимо ржёт, но руки тянутся сами — перебирают
тёмные пряди, гладят плечи, ласкают соски. Оседлавший его Сириус со смехом
дёргает бёдрами — и умудряется придавить яйца. Джеймс шипит и ругается:
— Бл... поосторожнее, Мягколап!
Они мне ещё пригодятся.
— Не сомневаюсь, — Сириус
нагибается к нему. Они целуются до звона в ушах, Джеймс поглаживает спину
Блэка, жадно тискает раздвинутые ляжки и задницу и смотрит, неотрывно смотрит,
как пьяная муть в серых глазах сменяется острым блеском. Сириус приподнимается
на руках — его щеки горят алым румянцем, от полураскрытых губ веет жаром
дыхания. Оба молчат, и комнату обволакивает тишина. Не давит — вибрирует,
словно натянутая тетива лука. Последняя черта, граница, маггловский Рубикон.
Джеймс неуверенно улыбается, Сириус прижимается к нему, и они разрывают тишину
долгими стонами — так сладко ощущать желание друг друга.
— Действительно хочешь
попробовать? — почему-то шёпотом спрашивает Джеймс. Сириус медленно кивает.
— Ты вообще знаешь, как это
делается?
— А что тут знать? Как говорит
старина Снобхорн: "иногда самым эффективным становится эмпирический
метод".
— Вот спасибо. Теперь я чувствую
себя лабораторной жабой, — цедит Джеймс и шлёпает Сириуса по заду. Блэк
смеётся:
— Да расслабься, Сохатый, — и
добавляет задумчиво: — только не весь.
Джеймс насмешливо фыркает, но
тут же умолкает — Сириус тянется к банке и набирает в горсть тягучего зелья. Он
расставляет колени ещё шире, опирается на грудь Джеймса, а другую руку суёт
между ног. Поттер задыхается — Сириус что-то делает с собой, и выражение его
лица меняется быстро-быстро, словно небо, по которому ветер гонит легкие облака:
лёгкое недоумение, боль, раздражение, облегчение. Потом короткий взгляд на
замершего Джеймса и вдруг — странная гримаса. Совсем непривычная — такая
закушенная губа, сведённые брови, потупленный взгляд обычно бывают у Рема, если
ему улыбается девчонка. "Застенчивость", — вдруг понимает Джеймс, и
отчего-то это до жути забавно. Он надувает щеки, пытаясь сдержаться, но мокрые
пальцы Мягколапа обхватывают член, и вместо смеха получается громкое
"Ф-фух!". Джеймс пытается вжаться в горячую ладонь. Сириус морщится.
— Тихо лежи.
— Сдурел? Как я могу лежать
тихо, когда ты мне дро-о-о...
— Я не дрочу! Я пытаюсь... блин.
Знаешь что? Так нифига не выйдет. Подержи-ка его.
Одуревший Джеймс послушно
перехватывает член. Охает задушенно — головка скользит по ложбинке между
блэковских ягодиц, неловко тычется в самую дырку, трётся о мокрое, горячее,
упругое. Джеймс скрипит зубами и корчится, подыхая от желания ворваться внутрь,
но неотвязная мысль "я ему сделаю больно!" удерживает на грани,
словно самоубийцу перед прыжком с моста. В глазах туман — мир плывёт, двоится,
рассыпается, как разноцветная мозаика, и он всё пытается взглядом собирать эту
мозаику — розовый член на фоне белого живота, вздувшиеся на предплечьях голубые
вены, сверкающие капли пота в ямках под ключицами, приподнятые, будто от
удивления перед болью тёмные брови — в единое целое. В Сириуса. Мучительная
раздробленность терзает, жжёт, Джеймс чувствует — сейчас он сам расколется на
части, и, наверное, Мягколап понимает это, как понимал его всегда, с самой первой
встречи. Широкая ладонь накрывает лицо, пальцы прижимают трепещущие веки. Под
тёплым бременем знакомо пахнущей тьмы становится много легче — словно упал
театральный занавес, давая передышку ошеломленному зрителю. Джеймс раскидывает
руки. Не нужно смотреть — он плывёт в густой темноте навстречу чему-то
неизведанному и прекрасному, он жаждет этого всеми оставшимися чувствами:
слушает громкое дыхание Сириуса, чует кожей жар его тела, вдыхает аромат
возбуждения, ощущает вкус пота. Тьма рассеивается в тот миг, когда Джеймс
слышит громкий стон и вздрагивает — головка члена погрузилась в адски тугую,
горячую тесноту.
Тело становится зыбким, текучим,
словно вода, кажется, в нём осталось лишь два островка твёрдой плоти — плечи, в
которые мёртвой хваткой вцепился Сириус, и член в плену его потрясающей
задницы. Джеймс не выдерживает. Дёргает его на себя, вонзаясь в мягко-упругую
плоть как лезвие меча, и ощущает долгую, тягучую судорогу, прошившую Сириуса.
Джеймс внутри — до самого конца. Нанизанный на член Блэк дрожит крупной дрожью,
постанывает, даже не пытаясь сопротивляться — только боль от впившихся в кожу
ногтей немного отрезвляет Джеймса. Он мотает головой, стараясь утихомирить
болезненную жажду. С трудом разжимает руки, глубоко вздыхает, нервно поглаживает
напряжённые бёдра с отпечатками своих пальцев. Блэк тоже вздыхает и пытается
улыбнуться. Джеймс, проклиная себя, торопливо ласкает его — поясницу, живот,
обмякший член. Сил смотреть на то, как мучается Сириус, нет — он быстро
просовывает ладони под смуглые ягодицы.
— Нет! — Блэк зажимается, и
Джеймс тихо скрипит зубами — член стиснуло, как в кулаке.
— Не надо, не надо, чёрт, только
не двигайся!.. Погоди... уф-ф...
— Я... сейчас привыкну... —
Сириус болезненно скалится, ёрзает, то сдвигая колени, то вновь разводя их.
Джеймсу всё же удаётся приподнять его — совсем немного:
— Привстань. Ну, чуть-чуть... а
теперь давай вниз, но не до конца... О-о-о... вот так.
Сперва их движения навстречу
друг другу осторожны, словно они боятся разбить хрупкое стекло. Но секунды
бегут, и тела, нашедшие общий ритм, наливаются сладкой яростью безумия — глаза
в глаза, пальцы переплетены, голоса вторят друг другу. Восторг становится почти
непереносим — и выплёскивается криком и жаром, который словно расплавляет
Джеймсу все кости. Лишь несколько минут спустя он находит в себе силы протянуть
руку — чтобы вскоре на живот ему пролилось вязкое тепло. Долгий стон Сириуса
звучит, как последняя — и самая важная — нота в любовной песне.
…Усталые улыбки, ленивые, нежные
поцелуи. Влажная от пота путаница волос под ладонью. Лёгкая неловкость,
смущённые смешки и краснеющие щёки — когда обмякший член выскальзывает наружу.
Торопливые совместные поиски палочек — и снова смех, теперь довольный,
счастливый. И тесные молчаливые объятия под покровом тьмы.
— Я не вернусь к проекту, —
спокойно говорит Сириус, — работа почти завершена, а с мелочами Снейп справится
сам.
— Я тоже, — так же спокойно
отвечает Джеймс. И оба они знают, что невысказанным осталось простое и честное
— "не хочу, чтобы это стояло между нами".
— Ги Прюэтт рассказывал мне об
Ордене...
— Фениксы? Помню. Я тоже думал
об этом. И тогда никаких Авроратов — по крайней мере — пока. Потом, когда всё
это кончится, можно будет попробовать — в конце концов, экстернат ещё никто не
отменил. А на жизнь я заработаю и без зелий.
— Заработаешь, конечно. А я
рвану в квиддич.
— Хорошая мысль.
Они тихо смеются, прижимаясь
друг к другу. Глаза Сириуса блестят, словно две луны.
— И больше никогда не играй со
мной, — шепчет он. — И не дави. Обещаешь?
— Обещаю, — шепчет Джеймс в
ответ, накрывая их обоих скомканным одеялом. И добавляет привычное и знакомое:
— Как скажешь, друг.
И они засыпают.
|