Самое лучшее в комнате Рона – окно, выходящее в сад. Перед сном Гарри подолгу стоит у этого окна и вглядывается в темноту, и ему кажется, что точно такая же непроглядная темнота царит и в его душе, и никто не в силах спасти его от этого.

Только этим летом Гарри понял, каково это – потерять близкого человека. Только теперь – потому что своих родителей он знал только по чужим рассказам. Мысли о родителях всегда служили ему утешением, но Гарри почти не тосковал о них. Как можно оплакивать тех, кого видел только на фотографиях и о ком знал только с чужих слов? Иногда Гарри ловит себя на мысли, что он предпочел бы верить, что никогда не знал Сириуса и не любил его, или что Сириус мертв уже много лет, и он, Гарри, давно уже с этим смирился.

Гарри отдалился от друзей, с каждым днем он уходит от них все дальше, с каждым днем их образы в его памяти становятся все менее отчетливыми. Вот же они, совсем рядом – Рон, Гермиона, Джинни…Но Гарри предпочитает их не замечать, а когда с ним заводят разговор, он отделывается односложными ответами или вообще молчит, пока собеседник не оставляет попытки его разговорить. Может, лучше лишиться друзей уже сейчас, чем ждать, пока чужая злая воля отберет их, невесело думает Гарри. Так хоть боль от потери будет не такой сильной.

Гарри уже устал от того, что каждый считает своим долгом попытаться развеселить его или утешить. Иногда сочувствие, даже сочувствие самых близких людей, – катастрофа.

Но Гарри все-таки нужен слушатель, которому он смог бы рассказать все, что уже невозможно держать в себе, слушатель, который не стал бы задавать вопросов и требовать ответов на них. И такой слушатель нашелся: Косолапус подходит на эту роль как нельзя лучше. Не имеет значения, дремлет кот на солнышке или ловит мух, важно то, что Гарри говорит, а живое существо слушает его рассказ. Для Гарри единственный шанс рассказать обо всем, что его тревожит – о пророчестве Трелони, о том, какая роль ему уготована в борьбе с Волдемортом - полагать, что никто не услышит его слов, уж слишком в них много правды, а правда всегда причиняет боль.

Две недели, проведенные у Дурслей в самом начале каникул, не были такими тягостными, как в прошлом году. Дядя и тетя не досаждали ему, и Гарри почти все время проводил в своей комнате. Он не страдал из-за отсутствия новостей: напротив, новости он получал в избытке. Война вовсе не НАЧАЛАСЬ, как писали в газетах, она продолжается, не прекращаясь ни на минуту. Надежда набрасывает на происходящее дымовую завесу, но ветер слишком силен, и дым скоро рассеется.

Гарри знает, что скоро всем предстоит перебраться в дом Сириуса на Гриммальд-плейс. Дамблдор уверен, что так будет безопаснее для всех. Может, это и так, и Гарри это понимает, но мысль о том, что ему придется жить в этом мрачном доме, вызывает в нем ужас. Но Гарри считает, что отказаться было бы несправедливым по отношению к Сириусу: он не задумывается, где сейчас может находиться сам Сириус или…его душа, но если вдруг Сириус – какая-то его часть – вернется в дом на Гриммальд-плейс, то он, Гарри, должен быть там. Мысль о том, что Сириус просто исчез без следа, что его поглотила ненасытная бездна, непереносима.

Гарри решил, что он ни за что не войдет в комнаты Сириуса, не станет перебирать его вещи: эта ноша представляется ему слишком уж тяжелой. Этот дом на Гриммальд-плейс – надгробная плита, с горечью думает Гарри, чертов мемориал, лишнее напоминание о незаживших ранах. Вот бы его сжечь, но нельзя. В нем, может быть, все еще живут души хозяев - невидимые и неслышимые страждущие призраки, а, как известно, нет ничего опаснее, чем пренебрегать мертвыми.

Гарри вспоминает разговор с Гермионой, состоявшийся вечером того дня, когда он приехал в «Нору». Он мало что помнит из того разговора, да и вспоминать не хочет. Единственное, что отложилось в его памяти, да и то только потому, что показалось ему очень уж необычным – это попытка Гермионы разъяснить самому Гарри, отчего ему так больно из-за смерти крестного, и почему он, Гарри, просто обязан – ради себя самого и ради памяти о крестном – вернуться к нормальной жизни. Гарри старался ее не слушать, очень уж ПРАВИЛЬНЫЕ, раздражающе правильные вещи она говорила, но кое-что он все-таки запомнил.

Фантомные боли. Это, как говорила Гермиона, если кому-то ампутировали руку или ногу, а человек все еще ее чувствует, ему кажется, что отрезанная конечность все еще болит. Как же так, удивился про себя Гарри, руки или ноги нет – а она все еще болит? Он возразил тогда, что его тоска по Сириусу и какие-то там идиотские фантомные боли – вовсе не одно и то же. Гермиона согласилась, что это, и правда, не совсем одно и то же. Но похоже. Гарри не стал слушать, что она еще скажет. Все равно ее слова не принесли бы ему утешения.

Я могу поднести к глазам руку и заслонить солнце, думает Гарри, но я ничего не могу поделать с тем, что мои друзья погибают.

fin