Автор: reader  
Персонажи: ГП, СБ, РЛ, ГГ и др.
Категория: джен-преслэш
Рейтинг: PG
Размер: мини
Саммари: Смерти нет
Дисклеймер: Персонажи принадлежат Дж. К. Роулинг, а мы просто шалим.
Фик написан на фест "Карта Мародеров" на форуме Polyjuice Potion, 2011

Я родился так же, как рождаются невезучие дети – выпал из темноты на белый свет и грохнулся оземь.

Земля была твердой и сухой, свет нестерпимо резал глаза, шум кричал и бился в уши, запахи были больше, чем мой нюх.

Вокруг был кто-то, а потом еще кто-то, и еще кто-то, они издавали звуки. Сперва я начал понимать смысл этих звуков, потом стал подражать им, затем сумел осознавать в подробностях то, что мне говорят, и отвечать так, чтобы меня понимали.

У меня была еда, и одежда, и забота обо мне. Потом я научился сам заботиться о других, стал считать время и исследовать мир.

Постепенно, очень медленно я становился собой, возвращаясь к тому, кем я был до рождения.

Когда я окончательно стал собой, я смог вернуться домой.


***

– Сириус. Сириус. Сириус. Сириус, – все повторял Гарри, и все тряс меня за плечи, как будто хотел растрясти морок, чтобы впредь не бояться его разорвать, и держался за меня до того цепко, что его долго не могли оттащить от меня. А я и не был против, пусть держится.

Он смотрел на меня так, что я не мог понять, что написано у него на лице – то ли любовь, то ли ненависть.

Когда всё наконец успокоилось, когда все перестали и кричать, и смеяться, и плакать, и мы сели, чтобы задавать вопросы и давать ответы, во мне осталось так мало сил, что я начал засыпать. Всё вокруг растаяло в дремотной дымке, и только Гарри по-прежнему был рядом и наяву, он цеплялся за меня, и смотрел на меня со свирепым выражением не то ненависти, не то любви.


***

– Рассказываю по порядку, – говорю я на следующее утро, и чувствую себя не много ни мало как в Визенгамоте: все чего-то от меня ждут и смотрят на меня как на гвоздь программы. С таким видом, будто в любой момент готовы сорваться с места, чтобы забить этот гвоздь молотком нетерпения. Ну и дела – наверное, я разучился в темп попадать.

– Рассказываю по порядку, – говорю я и начинаю. – Может, Кингсли или Гермиона вам говорили – они-то точно в курсе – что осенью… ну, осенью, когда, Гарри, ты должен был пойти на шестой курс, США нанесли ракетный удар по Ираку?

Все от этих слов безмолствуют: кто с недоумением, кто с безнадежной потугой понять, и только у Гарри на лице написано радостное «Во дает!».

– Почему это «должен был пойти?» – возражает Гарри. – Пошел же…

На него шикают и снова обращают ко мне лица с ожиданием.

– С-Ш-А, – говорю я по буквам. – США, Багдад, ракетный удар, Ирак… Ну, черт возьми, война, война на Ближнем Востоке…

На этих словах их лица проясняются. Славно, дело идет на лад.

– Это война, – продолжаю, – она вносит неразбериху, и…

Лица замыкаются. Стоп, думаю, опять не то.

Слово берет Ремус. Как самый сдержанный и умеющий не терять голову.

– Мы тебя похоронили, Сириус, то есть даже не похоронили, мы с тобой простились, да какое к черту простились, тебя не стало, и только Мерлину известно, как Гарри смог, и я, – тут его голос подскакивает до шепота, – да и все мы, ты же представляешь, нет, ты не представляешь…

Тут, естественно, опять начинаются и крики, и смех, и возгласы, и прения, в заседании нашего Визенгамота мы вынуждены объявить перерыв.

Приступаем к делу после того как кто хотел – перекурил, кто хотел – размял ноги, а Гарри уселся рядом со мной на пол так, чтобы незаметно вцепиться в обмахрившийся край кармана моих штанов.

– Ирак, – говорю я, прочистив горло, как заправский оратор, – он там, где Месопотамия, и…

– Кончай свои лекции по географии читать, Блэк, – вносит поправку Грюм.

– Пошел нафиг, Грюм, – говорю я. – То у вас от слова «США» глаза пустые, то про Месопотамию вам лишнее. Но вай нот, иду дальше, – соглашаюсь я с поправкой и иду дальше. – Война, то да сё, по Ираку меня пошвыряло, ну я тогда еще в младенчестве был, а там и с беженцами в Сирию меня забросило, там я уже повзрослел, да и объясняться смог, уже хорошо, но память возвращается ко мне не спеша, и от палочки ноль толку, а тут меня еще контузило…

– Стоп! – кричит Тонкс и сиреневеет волосами, чтобы привлечь к себе внимание. – Что с твоей памятью? Что значит «В младенчестве был»? Кто тебя законфундил?

– Да, Дора, и я как раз хотел об этом спросить, – одобряет Ремус, а я-то только собрался объяснять разницу между контузией и «Конфундусом».

Ну ладно, пусть будет по порядку, только по другому.

– Я выпал, – говорю.

– Что значит «выпал», откуда? – кричат все разом, замахиваясь своими молотками нетерпения.

– Из ушурат нириби, – говорю я.


****

Есть Гермиона. У нее нет такой сдержанности, как у моего Ремуса, и она не может сиреневеть волосами, как Тонкс, и ее поправки не такие увесистые, как у Грюма, но кое-что она умеет. Она берет пергамент, перо, чернила и готовится записывать за мной. Это на всех производит нужный эффект: ситуация упорядочена, и он (нежданный Сириус, накануне счастливо возникший на пороге Гриммо, 12 и с тех пор задолжавший объяснения) наконец все расскажет толком.

– Сириус, – говорит Гермиона чересчур осторожно, как будто не вполне уверена, что мое состояние здоровья позволит мне пережить вид чистого пергамента. – Сириус, ты упал в Арку в Министерстве в июне 1996 года…

Это хорошо, думаю я. Я правильно восстановил в конце концов даты.

– С тех пор мы думали, что ты умер, – говорит она с состраданием, и я на миг пугаюсь того, что мне сейчас наперебой начнут выражать сочувствие по поводу моей безвременной кончины. Но – проезжаем этот момент без помех, тем более что на гаррином лице, в отличие от остальных – не облегчение и не несвоевременная грусть, а торжествующая ухмылка. – И вот, по прошествии двух с лишним лет, ты возвращаешься к себе домой…

Я терпеливо жду, пока она договорит. Потом отвечаю:

– Я не помню, как я упал, но знаю, откуда я выпал. Это такой же ушурат нириби, как и в Англии – да, в Лондоне, в Министерстве, раз вы все так говорите – и который стоит в Эль-Хамдани, откуда я вывалился, и который, говорят, есть на…

– Да что это за хрень? – орет Грюм.

– Да они так называли, – отвечаю я в тон ему, и меня снова перебивают.

– Кто они?

– О, так мы все-таки возвращаемся к тому, с чего я начал? – говорю я. – Они – Мунтазер, Маджид и Силах. Отличные ребята. Нашли меня у той арки – назовем ее аркой. В беспамятном состоянии, я словно опять младенцем стал. Приютили меня, есть, ходить, разговаривать учили, я же заново жить начал. Вместе в Сирию бежали. Там я все окончательно вспомнил и говорить уже умел, но сначала неразбериха была, а потом в драке по башке витриной получил…

Гарри давится нервным смешком.

– … и меня контузило, ну а после того, как выздоровел, сразу домой отправился, да без палочки долго вышло…

Наконец-то полная тишина. Так меня никогда и нигде не слушали, даже в прошлой жизни в нашей гриффиндорской спальне в тот момент, когда я рассказывал, как на спор пригласил на свидание саму Перпетую Магдугал с седьмого курса, а она вдруг взяла и согласилась.

– А что с твоей палочкой, Сириус? – тихо спрашивает Гарри у моего колена.

– Ничего с ней, – говорю и достаю ее из кармана. – Сохранил на память. А магии у меня после того, как я родился, не оказалось.


****

– Ушурат нириби, – бормочет Гермиона, которая притащила из моей библиотеки стопку книг, и листает эти книги, и ничего в них не находит, и от этого оживляется так, что глаза у нее горят не хуже фар дальнего света. – А эти трое, которые отличные ребята… они как наши невыразимцы, да?

– Они магглы, – говорю я и закуриваю, пока все задерживают дыхание. – Они этот ушур… о’кей, эту арку сторожат, то есть сторожили. Да ничего они про нее не знают, – перебиваю я всех разом. – Только и говорили, что в эту дверь заходят и из нее выходят.

– Дверь? – привстает Ремус.

– Угу, – говорю я и наклоняюсь, чтобы раздавить сигарету в пепельнице у ног Гарри. А когда выпрямляюсь, на меня светит уже не пара фар, а с десяток. – А вы думали, это что такое?


***

Они думали, что это могила.

– Я тоже умер и родился снова, – шепчет Гарри. – И ты был со мной, когда я шел умирать. Правда, там и Ремус был, – добавляет он и еле заметно улыбается. – Но пусть так, это было правильно…

Я думаю – зачем, почему, для чего я оказался так далеко от него тогда, когда был так ему нужен. Я воюю с забастовавшей диафрагмой, которая не дает мне дышать, а потом пытаюсь сказать ему что-то важное. Но слов во мне так мало, что я просто треплю его по затылку, а потом щелкаю по носу. Гарри морщится и смеется, и его лицо так близко, что я снова теряю слова.


***

Мне требуется изрядное время, чтобы прийти в себя. Но это пустяки по сравнению с тем, сколько нужно Грюму для того, чтобы организовать видимость порядка. Для чего он старается – не знаю: про ушурат нириби мне больше рассказать нечего. Я же не ученый, а бродяга, и по крайней мере Ремусу и Макгонагалл это прекрасно известно. Но на тот случай, если они, или Молли, или Тонкс захотят узнать, как варить бургуль или жарить куббу – продолжаю сидеть на своем почетном месте, готовый рассказать все без утайки. Воды для бургула главное не перелить, все равно потом лябаном разводишь…

– У ребят это семейное дело было, – говорю. – У них эту арку отец сторожил, и дед сторожил, и прадед тоже. Чтобы посторонние не шлялись туда-сюда. А кто такой не посторонний – они сами не знали.

Все смотрят на меня голодными глазами и ждут продолжения, а у меня самого живот подвело. Я кричу Кричера и иду с ним на кухню, пока все занимаются важным делом: сидят в молчании.


***

Ремус даром времени не теряет. Он разговаривает по камину с чертовски хорошенькой ведьмой. Чем он их берет, не знаю, но Ремус, тихоня тихоней, всегда умел девчонкам понравиться. Неудивительно, что теперь с ним Тонкс. Эта, в камине, кивает и соглашается добыть какие-то книжки: оказывается, такие хорошенькие работают в библиотеке Британского музея. И выходит, мой Ремус по-прежнему в библиотеках штаны просиживает…

Но со следующей вспышкой в камине зеленого пламени к нам присоединяется не пыльный том, а человек в маггловской одежде – тоже пыльный, впрочем. Следующей партией из камина выходит Гермиона с магом, род деятельности которого она называет разборчиво – невыразимец, а имя, напротив, тщательно проглатывает вместе с кашей во рту. Этот невыразимец с тем пыльным библиотекарем смотрят друг на друга так же остервенело, как собаки, оказавшиеся на территории, которую обе считают своей. Пусть пока разбираются, думаю, а я тем временем для Гарри лягушку найду, я же лягушку ему привез. Она не прыгает, как шоколадные, зато тихо квакает, если ей по спине провести палочкой.

В перепалке побеждает невыразимец, и я ему как победителю вручаю приз. То есть рассказываю снова про чертов ушурат нириби. Приз оказывается неважнецким – мне же почти нечего рассказывать. Извини, приятель.


***

Но невыразимец сияет как новенький галеон, светит глазами как фарами, он счастлив, он хватает в охапку Гермиону и усаживает ее в угол. Наверное, чтобы поделиться с ней своим счастьем.

Так что я начинаю осчастливливать библиотекаря, а он куда капризнее. Он морщится на мое «ушурат нириби» и всё просит повторять и повторять, а потом сетует на мой отвратный акцент. Я только собираюсь объяснить ему, чей акцент тут отвратнее, как он с заносчивым видом, точно Снейп, поясняет, что арабский прононс превращает аккадские слова в нечто неудобоваримое, вот он поначалу и сбился с толку.

Аккадские, надо же. Ну хочешь еще этих аккадских – получишь, мне не жалко. Слышишь, библиотекарь? Меня ребята «машу» называли, и это вместе с «ушурат нириби» было таким же особым, не для всех, словом, и я…

Вот теперь библиотекарь тоже определенно счастлив.


***

Библиотекарь – то есть не библиотекарь он, а ученая шишка, но неважно – просит внимания. Невыразимец забывает про Гермиону, все занимают свои места.

– Мной установлено, – невзрачным голосом начинает библиотекарь, – что упомянутое мистером Блэком слово «Ушурат» есть на самом деле слово… – Тут он выдает какой-то невозможный шипящий звук. – Которое, кстати, коллеги, обратите внимание… – Все на всякий случай придают лицам серьезное выражение. – Которое происходит от корня… – И он снова произносит неопознаваемый свистящий звук. – От этого корня мы имеем производные «рисунок», «рельеф», «начертание», а само слово имеет следующие коннотации: «предначертание», «судьба», «определение судьбы»…

Не дав нам переварить эту порцию пыльных знаний, библиотекарь мчится дальше.

– А то, что мистер Блэк произносит как «нириби», есть ни что иное, как… – И снова следует дикий звук, на этот раз раскатистый. – Что означает среди прочего: въезд, вступление, вход, подход, проход, портал, подъезд, дверь…

– Что в целом я позволил бы себе вольно перевести, – повышает он голос, чтобы нас перекричать, – как «врата судьбы», или же «дверь предназначения», или же «вход судьбы», отметьте, коллеги, движение идет в одном направлении: входа, а не выхода…

Радость научного открытия захлестывает нас с головой, даром что наукой здесь среди нас занимаются всего двое с половиной, а мы, остальные, просто живем.


***

Гарри квакает лягушкой и спрашивает библиотекаря:

– А почему Сириуса «машу» звали?

– Это, мистер Поттер, – благосклонно отвечает тот, – причастие единственного лица прошедшего времени, которое означает следующее: попавший куда-либо, достигший чего-либо, нашедший, обретший, отыскавший дорогу…

Библиотекарь – сразу видно, и легилименции не требуется – пыжится оттого, что помнит все слова без своего толстого словаря. А что думает Гарри, мне сложно прочесть на его лице. Он примеряет мое прозвище ко мне? Оно мне подходит? Нет?

– А как по-аккадски будет «бродяга»? – спрашивает библиотекаря Гарри.


***

– Ты понял, Сириус, что это значит, да? – спрашивает не помнящая себя от восторга Гермиона. Она, как мне успел сообщить Рон, в отделе невыразимцев уже своя, хотя всего месяц как там работает. – Арка, которая стоит в Министерстве, это не единственная арка, она связана с такими же вратами в разных частях света… Где, говоришь, еще такие стоят? Нам надо выяснить, как они работают, и для чего они, и почему ты потерял память и магию – наверное, потому что был этим «машу» и посторонним, но надо проверить…

Все, я попал.

– Так что это значит, Гермиона? – спрашиваю.

– То, что я меняю тему своего научного проекта! – орет она и кружится по комнате. По-моему, невыразимец тянется составить ей компанию, но Рон нависает над ними, и даже разрешения спрашивать у него не стоит.

– Почему ты не написал мне, Сириус? – тихо и раздельно спрашивает Гарри так, будто наконец Визенгамот приступил к чтению моего приговора. – Почему, мать твою, ты мне не написал?

Я тебе написал. Я тебе написал, как только мы перешли границу с Сирией. Я не умел писать тогда, как не умею еще писать сейчас, и мы с ребятами пошли к грамотному человеку, которому я надиктовал письмо, он сложил его в конверт, а на конверте надписал адрес…

Арабскими вьющимися буквами, само собой.

Тогда это были единственные буквы, которые были мне хотя бы на глаз знакомыми.

Конечно, я и не сообразил до этого момента, что мое письмо просто должно было затеряться на пути к Лондону, потому что… чертов Вавилон. Чертова война. И неразбериха…

Гарри слушает меня и смотрит на меня так, что я наконец разбираю, чего в его взгляде больше – ненависти или любви.

День идет прямиком к закату, но у меня пока еще есть время, чтобы объяснить ему все, что я ему задолжал.


***

Гарри смотрит на меня с предвкушением. Так на меня смотрел Джеймс. Ремус – он всегда смотрел на меня с тревогой, Питер – с опаской. А Гарри…

– Я знал, что ты не умер, – шепчет он. – Я знал, я не сразу понял, я никому не говорил, потому что они бы мне не поверили, они бы только снова стали меня утешать, даже Ремус, а я знал, ты Бродяга, ты просто ушел бродить, но ты все-таки вернешься…

Мы стоим на темной кухне, где в очаге догорают угли от огня, на котором готовился ужин. Гарри подошел ко мне так близко, чтобы уткнуться носом в ключицу, и обхватить за шею, и тесно прижаться, и не отпускать, и дать мне гладить спину, и пересчитывать его позвонки в такт нашему дыханию. Один – вдох – два – выдох – три – вдох… Он сопит мне в шею, будто всхлипывает, но я знаю, что он просто наконец выдыхает после моего долгого путешествия.

– Не уходи больше так далеко, черт возьми, хватит этого шушур-мушур, – бормочет он, и мы смеемся. – Или возьми меня с собой, если снова в Сирию соберешься. Сириус в Сирии…

И мы опять смеемся. А потом я его отстраняю, беру его лицо в ладони и разглядываю.

Пока меня не было, он стал другим Гарри, но все-таки остался прежним. Он, как и раньше, выглядит упрямым и замкнутым, и все равно где-то совсем неглубоко, на поверхности его глаз светится готовность принять самое невозможное и невероятное.

Я никуда не собираюсь уходить. Я нашел свою дорогу, и она привела меня туда, где я и не чаял оказаться. Чтобы отметить это место на карте, я притягиваю его так, что наше дыхание перемешивается, и говорю ему то, что ничего не объясняет, но что я должен сказать. И целую его.


***

Я родился так, как не рождаются даже самые удачливые дети – выпал из небытия прямо в теплое объятие.

Тяжелая нога лежала поперек моего бедра, ладонь грела грудь, тихое дыхание убаюкивало мой затылок. Полутемная рябь висела в комнате, когда я приоткрыл глаза – качались шторы на окне, за окнами шел рассвет. Гарри не просыпаясь повернулся на спину и потянул меня за собой. Я приподнялся на локте и стал смотреть на него. К какому начертанию привели меня врата судьбы? Я ведь еще кое-что не рассказал, то, что слышал там: «машу мала либби». Исполнить желание. Теперь я это знаю. Чье желание исполнил я, интересно? Только ли свое?

Я буду жить во второй раз. Я буду править то, что у меня не удалось прежде – пусть я могу верить это только в предрассветных сумерках. Я буду…

– Кончай шептать, ты мне спать мешаешь, – пробормотал Гарри и повернулся на бок.

И я буду искать свою магию – она где-то заплутала без меня, и надо вернуть ее домой.