Дисклеймер: герои принадлежат Дж. К. Роулинг
Примечание автора: написано для HP anonymous kinks meme
Примечание переводчика: переведено на "HP-Ficathon 2009" для Лис, по заявке авторский фик или перевод. Слэш Гарри/Сириус, Джеймс/Сириус, Кингсли/Сириус, Кингсли/Гарри. Только ангст, никаких ХЭ, не нон-кон.

В жизни есть вещи настолько значительные, настолько непоколебимые и истинные, что не требуют слов. Такова была любовь Сириуса Блэка к Гарри Поттеру. Конечно, Сириус никогда не говорил о ней вслух, но Гарри знал это, как собственное имя. Разве слова сделают чувство сильнее? Ради крестника Сириус бежал из Азкабана, скитался по стране, и голодал, и питался крысами, и был собакой. Ради него жил в пещере – просто чтобы быть рядом.

Такая любовь не требует громких признаний. И Гарри тоже никогда не заговаривал об этом – чтобы не разрушить её, понимаете? Чтобы не унизить это чувство, сведя к всего лишь словам, вроде тех, какими обмениваются за чашкой чая у мадам Паддифут охваченные любовным томлением парочки. Гарри не мог так поступить. Любовь, как у них, говорила о себе сама; она отпечаталась на их телах неизгладимыми знаками принадлежности и обладания.

Вот только крёстный считал, что его чувство безответно, хотя Гарри любил его, даже больше. Но у него не было ни тюрьмы, из которой Гарри мог бы сбежать (разве что удрать из школы), ни крыс, которыми он мог бы питаться, ни пещер, чтобы в них ночевать. И когда он смотрел на лицо Сириуса, бывшее когда-то прекрасным, тот по-джентельменски не замечал восхищения крестника. Просто Сириус боялся по-настоящему любить Гарри, боялся действительно показать ему это. Может, он думал, что Гарри слишком молод, а может – что он не поймёт, или не захочет его. Гарри не винил крёстного, потому что такое благородство – очень по-гриффиндорски, верно? За это он любил Сириуса больше всего; а ещё – за его самообладание, причиной которого мог быть тот же страх, а может, и нет. Потому что каждый раз, когда Гарри сбегал тайком, чтобы просто побыть вместе с крёстным и с обожанием на него смотреть, Сириус сидел и страдал молча, и никогда не коснулся его даже пальцем.

Со страхом Гарри мог справиться. Сейчас у него в кармане лежало противоядие: мерцающее, тёмно-красное, в маленьком стеклянном флаконе, ожидающее случая сыграть свою роль и разрушить последнюю преграду, что ещё оставалась между ними.

Как Гарри и предполагал, крёстный проглотил свои бутерброды, не проверяя, нет ли там чего-нибудь лишнего, тёмно-красного и мерцающего.

Когда Сириус обернулся к мальчику, в его глазах было откровенное вожделение, не скрываемое больше ни страхом, ни неуместным благородством. Гарри никогда не видел крёстного таким красивым.

Когда Сириус схватил его и уткнулся лицом ему в шею, и простонал «Останови меня, Гарри, останови, я не знаю, что творю», Гарри успокаивающе прошептал ему на ухо: «Всё хорошо, не думай ни о чём, ты же хочешь этого, хочешь». Сириус зарычал и прикусил шею крестника, не в силах больше сдерживаться.

Когда Сириус сорвал с Гарри одежду, мальчик тоже стал раздевать крёстного, стараясь запечатлеть в памяти каждый шрам, каждую татуировку, каждый волосок, хотя его взгляд и затуманивала страсть. Он не сомневался, что Сириус чувствовал то же самое – тем более, крёстный отказывал себе в этом так долго. И Гарри провёл руками Сириуса по своему телу – по груди, на которой только начинали появляться волоски, по нежным соскам, по бокам, по бёдрам, по небольшим округлым ягодицам.

Когда Сириус вошёл в него, Гарри вскрикнул; он не ожидал, что будет больно, но разве не логично, что такая сильная любовь, как у них, причиняет боль? Он обхватил крёстного ногами и притянул его ближе, и сказал «Сильнее!», потому что сейчас – вот именно сейчас – Сириус убедится, что Гарри его любит. Пути назад не было.


– конец –