На нём были светлые, вытертые почти добела джинсы и серо-голубая рубашка с коротким рукавом. И тёмные очки.
Я заметил его сразу, он очень выделялся из толпы, и не столько откровенно маггловской одеждой – кого этим удивишь теперь, когда с Волдемортом покончено и Министерство приняло массу промаггловских постановлений? - сколько... не знаю. Чем-то другим. Заметил – и удержался на ногах только потому, что опёрся об один из вынесенных на улицу столиков кафе Флориана Фортескью.
А он подошёл и, как ни в чём не бывало, сказал:
- Привет.
- Привет, - ответил я хрипло: в горле пересохло.
Мы сели за столик, он заказал две порции мороженого – моего любимого, лимонного с ванилью. Странно, я никогда не говорил ему, какое мороженое я люблю: как-то повода не было. А оказалось, он и так прекрасно знает.
- Ну как ты тут, без меня? - спросил он. - Прости, что так долго, раньше не получалось...
- Нормально, - я пожал плечами. А что ещё я мог сказать? - Знаешь, я убил Волдеморта.
- Знаю, - он откинул упавшую на лицо прядь волос: до боли знакомый жест. - Трудно было?
Я сразу понял, что он спрашивает не о том, что было до, а о том, что было после. Все остальные почему-то думали, что сложнее всего было найти и уничтожить хоркруксы.
- Да. Но теперь всё позади.
- И то правда.
Симпатичная официантка принесла мороженое, и какое-то время мы занимались исключительно содержимым своих вазочек.
- Я так давно не ел мороженого, - улыбнулся он. - Кажется, со школы. И то в старших классах мы больше налегали на сливочное пиво.
- Я тоже почему-то в последнее время проходил мимо. И сегодня прошёл бы, если бы не ты.
- Расскажи мне всё. Как ты жил, начиная с окончания пятого курса.
- Совсем-совсем всё? - рассмеялся я. - Тогда мы до вечера будем здесь сидеть.
- И хорошо. Надеюсь, мороженого у старика Флориана много.
Я начал рассказывать, начиная с окончания битвы в Министерстве и своей истерики в кабинете директора, и с каждым озвученным воспоминанием чувствовал, как оно уходит в прошлое, подёргиваясь патиной времени и оставляя меня в покое. Сквозь дрожащий от жары воздух я почти видел мост над бездонной пропастью, по которому неспешно удаляется Гарри Поттер шестнадцати лет с Альбусом Дамблдором и профессором Снейпом, Гарри Поттер семнадцати лет с Роном и Гермионой... Видеть это по-прежнему было больно, но по-другому: боль словно вплеталась недостающей нитью в узор моей жизни, зашивая дыру, зиявшую там до сегодняшнего дня, на месте открытой раны оставляя шрам... но без него я бы не чувствовал себя целым.
Мы действительно просидели до вечера, пока края облаков не начали розоветь. Происходящее казалось совершенно нереальным, и когда мост над пропастью потускнел и пропал из виду, я не удержался и прикоснулся к руке Сириуса, лежащей на столе, чтобы удостовериться, что он живой и настоящий. Прикоснулся. Рука как рука – тёплая, твёрдая, с выступающими венами и жёсткими косточками. Осторожно погладил, смотря в стол. Пусть что хочет, то и думает.
- Я хочу посмотреть, как ты живёшь.
Вот так просто. А я боялся...
До маггловского квартала, в котором я поселился после войны, можно было дойти пешком от «Дырявого котла» за полчаса – если не очень торопиться. Безумная дневная жара, плавящая асфальт под ногами, уже спала, и на улицу начали выползать влюблённые парочки. В первый раз я им не завидовал, мы с ними были одной крови, знали одну и ту же тайну, невыразимую словами...
Пицца и вино, купленные в супермаркете на углу, - мороженое, это, конечно, хорошо, но не одним же им питаться! - лифт, прихожая. Я успел только поставить на пол пакет и снять ботинки перед тем, как меня развернули, прижали спиной к стене, расстегнули джинсы – и утопили в жарком обволакивающем тумане.
До постели мы добрались значительно позже, выныривая на поверхность только для того, чтобы чего-нибудь пожевать, глотнуть вина и воздуха пополам с табачным дымом – и упасть обратно на дно, под прикосновения, поцелуи и стоны наслаждения, настолько острого, что казалось – дальше нет ничего, совсем. Всё привычное теряло смысл, оставаясь где-то в ином пространстве-времени, - и слова, и городской не прекращающийся даже в ночи шум из распахнутого окна, и смятые простыни, и мир как таковой, и мы стояли вдвоём, нагие, перед лицом смеющегося бога. Единственное, что вносило тревожащую, диссонансную ноту, - очки с тёмными, совершенно непрозрачными стёклами, которые Сириус так и не снял, и я боялся попросить его об этом, потому что знал – тогда произойдёт что-то страшное и непоправимое...
Проснулся я утром, один. Это было вполне предсказуемо, и всё же тоскливо, настолько, что хотелось завыть на луну. Но выть я не стал. В конце концов, теперь у меня есть чего ждать.
Ведь до следующего дня рождения осталось всего триста шестьдесят четыре дня.