Надпись на запотевшем зеркале.

«Конец».

Сегодня Сириус поругался со Снейпом. Черт его знает, почему, но мне показалось, что в их перебранке было гораздо больше не-сказано, чем сказано. Или я уже совсем дошел? Я не представляю себе этот их седьмой курс, мне это и не нужно. Просто сами прозвища, и шипение Снейпа, и ярость Сириуса автоматически переносят меня в Хогвартс, наверное. И когда я разнимаю их, а точнее, болтаюсь между двумя озлобленными мужчинами, стараясь оказаться в радиусе действия палочек обоих, я, можно сказать, чувствую себя Дамблдором, так и хочется снять баллы со Слизерина. Ну, и с Гриффиндора тоже, наверное.

А вечером, в ванной комнате, меня накрывает тоска. Сириус борется со своей уже несколько дней. Только и слышишь, как звенят бутылки.

Я не собираюсь пить, хотя сливочного пива у близнецов хватит на целый факультет.

Я просто пойду к нему прямо сейчас.

- Ну, я пошел, - говорю я зеркалу.

- Удачи, - неожиданно хорошо отвечает оно.

Из-за его двери тянет табачным дымом. Я стучу, но тут же дергаю ручку, потому что боюсь передумать.

Дверь незаперта, а Сириус как раз выбирается из глубокого кресла.

- Гарри! Что-нибудь случилось?

Почему я все время ассоциируюсь у людей с неприятными происшествиями? Это так бесит, особенно от него, что я огрызаюсь:

- Я просто хочу поговорить.

- Фууух, - он падает обратно в мягкий плюш, или что там это… - Я испугался.

Я иду через комнату и сажусь у его ног. Босых смуглых ног, он в халате, и так получается, что мой взгляд ползет все выше – там нет никаких пижамных брюк, просто золотистая кожа, и темные волоски, и выше, под халатом, кажется, ничего из белья нет.

- Это непедагогично, сказала бы Молли, но, может, ты хочешь виски?

- Нет, спасибо.

- А я выпью, - он одним судорожным глотком проглатывает содержимое стакана и кривится. – Черт. Если бы ты не уезжал завтра… Если бы я мог поселиться хотя бы в Хогсмите.

Сказать тебе, сколько я думал об этом, Сириус? Я все равно скажу, только не этими словами. И ты можешь послать меня куда подальше, но я все равно скажу.

Я упираюсь лбом в его колено и смотрю на его ступню – там тоже видны синеватые вены, как и на руках.

- Я думаю… что… что люблю тебя, Сириус.

Его нога вздрагивает, это значит, он понял сразу. И понял меня правильно.

Он не очень-то вежливо дергает меня за волосы, заставляя поднять голову.

- Ты отдаешь себе отчет, Гарри…?

Странно, но в его глазах нет ни недоумения, ни брезгливости, ни злости. Только какая-то тоска. Синие океаны тоски.

- Я только этим и занимаюсь, Сириус. Отдаю себе отчеты.

- Ну-ка, ну-ка…- он трезвеет на глазах.

- Что тебе рассказать? Что мне снится? Или о чем я думаю, когда смотрю на тебя?

У меня, наверное, совсем дикий вид. Потому что он сглатывает и быстро отвечает:

- Нет, не надо.

А потом… потом он поступает совсем неожиданно: тянет меня вверх и усаживает к себе на колени. Получается, что между нами нет ничего, кроме моей пижамы и его халата, и это оглушает. Не только оглушает, конечно, возбуждает тоже. Я стараюсь не смотреть на свои натягивающиеся штаны, и он, слава богу, кажется, этого не замечает, потому что смотрит мне в лицо.

И опять, как на Рождество, я чувствую себя маленьким. Потому что, смешно, на самом деле - никто не сажал меня на колени. Никогда. И почему-то я понимаю, что именно этого простого действия мне не хватало больше всех игрушек, сладостей и других необязательных мелочей. Чтобы я сидел у кого-то на коленях, и чтобы на меня смотрели… так.

Потому что его взгляд скользит по моему лицу, а пальцы гладят мой гребаный шрам, - иногда я думаю, что этот привет от Вольдеморта похуже Черной метки, - и я вижу его близко-близко, все морщины, пропахивающие его кожу, и длинные ресницы – как у девчонки, до сих пор, как у девчонки – и синие глаза с черными точками маленьких-маленьких зрачков.

Он открывает было рот, но я говорю быстро:

- Это же так просто, Сириус. Пожалуйста.

Но он качает головой, хотя я с облегчением вижу, что взгляд меняется: он не тоскливый, и не ищущий, он… нежный, наверное. Нет, не нежный – обволакивающий. Раздевающий. Черт. Вероятно, это происходит против его воли, потому что он быстро захлопывает, именно захлопывает глаза, как освещенные окна прикрывают ставнями вечером, и опять качает головой.

- Это – то, что нельзя, Гарри.

В этой фразе слов больше, чем в короткой «Аваде Кедавре». Но я бы предпочел сейчас услышать именно непростительное заклятье. Я думаю, это не так больно – умереть. Не так больно, как сейчас.

- Почему? - надо же, мне хватает сил задать этот вопрос.

- Потому что… – он опять борется с собой. – Потому что ты еще… маленький.

Осознание того, что нам может помешать только мой возраст, проходит со скрипом. То есть, я отметаю мысль о том, что он не стал бы делать этого вообще. Что он – мой крестный, и, получается, почти самый близкий родственник. Замерев, понимаю, что он не сказал, что я ему не нравлюсь.

- То есть…

- Мы поговорим об этом, когда ты закончишь Хогвартс.

«Авада» плавно перетекает в «Круцио». Больше двух лет! Но до чего же изобретателен мозг, он моментально подкидывает ответ. Нехороший ответ. Единственно возможный. Удар ниже пояса.

- А если я не доживу до окончания школы?

Но ведь это вполне может быть, правда?

И тут он открывает, наконец, глаза. И смотреть на него страшно.

- Не смей так говорить. Не смей так думать, Гарри.

На самом деле, я почти не думаю об этом. Как ни странно, жизнь представляется мне лугом – огромным летним лугом, уходящим за горизонт, травы, яркие пятна цветов, тяжелые запахи августовского полудня. Там нет места ни магам, ни магглам. Впрочем, мне иногда кажется, что и мне самому там места нет.

Но я еще успею рассказать ему об этом. А пока начинаю… торговаться.

- Мне исполнится шестнадцать лет летом. Я вполне взрослый, Сириус. Спорим, что ты начал заниматься этим раньше меня?

- Я и спорить не буду, - все-таки улыбается он. – Раньше. Но я не был тем, кого жаждал заполучить Вольдеморт. Гарри, ты станешь слишком уязвим, понимаешь? Он все время нащупывает подходы к тебе, и может вычислить, что мы…

Еще один замечательный ответ:

- Я буду заниматься Окклюменцией. Хорошо заниматься. Я стану сильнее. Я больше не пущу его в свои мысли, – и тут я понимаю, что…- Я теперь вообще не могу влюбляться, да?

- Мерлин, нет, конечно. Просто… черт, Гарри…

И тут я чувствую… Между нами нет ничего, кроме двух слоев ткани, и его член… он упирается мне в ягодицу, и от этого у меня пропадают все слова. И мысли тоже. Я, наверное, совсем по-идиотски пыхчу, пытаясь справиться с возбуждением. Впрочем, похоже, он занят тем же, потому что на скулах ходят желваки, и он опять закрывает глаза.

Я приближаюсь к нему и шепчу:

- Пожалуйста, Сириус.

И он хрипло шепчет в ответ:

- Хорошо. Летом. Мы… отметим твои шестнадцать лет, - он начинает говорить все быстрее, словно заклиная себя – и меня, - знаешь, может, мы бросим всех, и аппарируем куда-нибудь… я бы хотел просто побыть с тобой вдвоем… в каком-нибудь месте, где никого нет, вообще. На лугу. В траве. И чтобы луг был на горке, а внизу текла речушка. И деревья вокруг неё, представляешь, такие старые ивы… или ветлы… или что там растет…

Почему меня это не удивляет?

И я прижимаюсь к его губам, но они сомкнуты, не сомкнуты даже – поджаты, и я целую, скорее, кожу вокруг.

Он отталкивает меня и говорит:

- Не так.

А дальше – все, как в моих снах, его поцелуй влажен и глубок, и бесконечен, и, если бы не было снов, я бы кончил от одного этого поцелуя. Но я знаю, что может быть больше и лучше, поэтому я просто открываю рот, и его язык осторожно исследует все внутри, и меня трясет, наверное, потому что он успокаивающе гладит меня по спине, и его член по-прежнему возбужден, а он трахает меня языком в рот – потому что по-другому это назвать нельзя. Вкус табака и виски - странный, очень взрослый, очень мужской, какой-то неожиданно сладкий...

…А потом он приподнимает меня, и у меня пересыхает во рту, но он просто ставит меня на пол и говорит:

- В августе, Гарри. Уходи.

И подталкивает меня к двери, и, будь я проклят, его пальцы дрожат, когда упираются в мои лопатки.

Я выхожу, не оборачиваясь. Прислоняюсь спиной к двери и чувствую, как она содрогается от Запирающего заклятья.

А потом слышу его прерывистое дыхание, и шорох – наверное, он сползает прямо спиной по двери – со своей стороны – и звук – можно ли услышать звук движения? Особенно такого интимного? - и я знаю, что он гладит себя, и хочет – с ума сойти, как он хочет кончить сейчас, и его рука скользит по члену – резко, вверх-вниз, представляя…

Я знаю, потому что сижу в коридоре и занимаюсь тем же самым.

5.

- Тогда пошли, – Сириус, хмуро улыбнувшись, пожал плечо Гарри, и тот опять не успел ничего сказать, потому что они, как-то невероятно скоро, оказались у запертой на все засовы двери, где уже стояли все остальные.

– До свидания, Гарри, всего хорошего, – обняла его миссис Уизли.

– Пока, Гарри! Следи за змеями, ладно, а то как я без тебя? – мистер Уизли сердечно пожал Гарри руку.

– Да… конечно, – рассеянно ответил Гарри; это – последняя возможность попросить Сириуса не совершать безрассудных поступков; Гарри обернулся, посмотрел в лицо крёстному и открыл было рот, но тут Сириус обнял его одной рукой и хрипло проговорил: – Ты уж поосторожней там, Гарри.

Сириус поднимается в комнату, где спали Гарри и Рон. Ничего особенного: спальня мальчишек, просто простыни и другое постельное белье – но что-то из этого пахнет полынью и другими травяными запахами. Это шампунь, наверное. Надо зайти в их ванную.

6.

Он заходит и всё. Потому что на непривычно молчащем и неожиданно мутном зеркале написана фраза «Я люблю тебя».

7.

Гарри видел, как Сириус со смехом увернулся от красного луча Беллатрикс.

– Могла бы и получше! Постарайся! – выкрикнул он, и его голос эхом разнёсся по залу.

Второй луч ударил Сириуса в грудь.

Улыбка ещё не сошла с его лица, но глаза расширились от боли.

Гарри, не понимая, что делает, выпустил Невилла и запрыгал вниз, на ходу вытаскивая палочку. Дамблдор тоже повернулся к помосту.

Сириус падал целую вечность: сначала его тело медленно изогнулось грациозной дугой, а потом, как в замедленной съёмке, он стал падать спиной на ветхую занавесь, свисавшую с арки.

Во всё продолжение этого немыслимого долгого падения измождённое, некогда столь красивое лицо Сириуса выражало испуганное изумление. Потом он исчез за завесой; ткань затрепетала, словно от сильного ветра, и успокоилась.

До Гарри донёсся торжествующий вопль Беллатрикс Лестранг. Дура! Сириус просто провалился в арку, сейчас он появится с другой стороны…

Но его не было.

- СИРИУС! – закричал Гарри. – СИРИУС!

Он соскочил на пол. Дыхание вырывалось из груди болезненно, толчками. Сириус там, за завесой, сейчас он поможет ему выбраться…

Гарри бросился к помосту, но Люпин перехватил его, удержал.

- Ничего нельзя сделать, Гарри…

- Достаньте его, спасите, он просто упал туда!

- …поздно, Гарри.

- Его надо достать… – Гарри рвался изо всех сил, жестоко, неистово, но Люпин не пускал…

- Поздно, Гарри… поздно… он умер.

…

- Он не умер!!! – исступлённо закричал Гарри.

Он не верил, не хотел верить – и отчаянно рвался из рук Люпина. Люпин не знает: там, за занавеской, прячутся люди; Гарри слышал, как они шепчутся, когда стоял у арки в первый раз! Сириус просто спрятался…

- СИРИУС! – закричал Гарри. – СИРИУС!

- Он не выйдет оттуда, Гарри, – сказал Люпин прерывающимся голосом – удерживать Гарри было нелегко. – Не выйдет, потому что он у…

- ОН – НЕ – УМЕР!!! – заорал Гарри. – СИРИУС!

Вокруг кто-то бегал, метался; полыхали заклятия. Для Гарри всё это было лишено смысла. Ничто не имело значения, кроме одного: пусть Люпин перестанет наконец говорить глупости, что Сириус – который прячется совсем рядом, вот за этой старой тряпкой – больше никогда не выйдет оттуда! Какая ерунда! Сейчас он появится, откидывая со лба тёмные волосы, готовый снова вступить в бой…

Люпин оттащил Гарри от помоста. Гарри не отрывал глаз от арки и злился на Сириуса – почему он медлит, зачем заставляет себя ждать?

…

«И наши тела распахнутся, как двери –
Вверх, в небеса,
Туда, где привольно лететь, плавно скользя.
А там, как всегда, воскресенье,
И свечи, и праздник, и лето, и смех,
и то, что нельзя.
То, что нельзя».

The end