Автор: Mavis Claire
Пэйринг: Гарри Поттер, Сириус Блэк

Рейтинг: PG-13
Жанр: romance, angst

Саммари: Это же так просто, Сириус. Это – то, что нельзя, Гарри

Дисклеймер: герои принадлежат Дж. К. Роулинг

Примечание: у этого фика есть приквел «Золото на голубом».

1.                                                                  

Надпись на запотевшем зеркале.

«Я – урод».

Я едва успеваю поставить точку, как зеркало откашливается и произносит ехидно:

- Ты преувеличиваешь, красавчик. Кокетничаешь?

- Заткнись.

- Да мне-то что.

- Вот и заткнись.

Я смотрю на себя – проявляющееся сквозь муть паров отражение – привет, Гарри. Урод Гарри. Я даже не догадывался, какой я…

Нет, все на месте, и сон об Артуре ничего не изменил: и глаза зеленые, а не красные, то есть, красные слегка – но это от бессонницы, и шрам на месте, куда ж он денется, и очки, и острый нос, и влажные пряди торчат дыбом. А еще - отвратительное затравленное выражение на лице, я стараюсь, чтобы его не было заметно днем, потому что иначе они все начнут сходить с ума, дергаться и донимать меня расспросами.

Даже в комнате я не могу расслабиться, только когда Рон засыпает. Уж не знаю, как бы порадовался этот ублюдок Вольдеморт, увидев меня ночью. Ночью, в Доме. В доме моего крестного. Где я провожу эти гребаные каникулы.

Я лежу и слушаю, как шумит за задернутыми шторами дождь, переходящий… в град, наверное, а потом становящийся колючими злыми снежинками. Иногда мне хочется выйти – прямо в пижаме - и подставить лицо под их хлесткие прикосновения. Чтобы не заснуть.

…Хотя я все равно засыпаю – под утро, шорох осадков («в Лондоне низкая облачность, температура ноль – минус пять, осадки в виде дождя, переходящего в снег»), шорох оказывается многообещающим и соблазнительным, убаюкивающим, в конце концов.

Проснувшись, я думаю, что не знаю, что бы выбрал, если бы мог выбирать – сон со змеей или то, что преследует меня с тех пор, как мы оказались здесь.

Потому что, стоит мне закрыть глаза, в душной спальне больше не слышно ровного дыхания Рона, и за окном тихо, и есть только совсем другие звуки, влажные и не очень-то мне знакомые. То есть, я думаю, это происходит так. Когда целуются…

…когда другие губы прикасаются к твоим, и раскрывают их, когда чужой язык скользит в твой рот, обводя зубы, и осторожно острым кончиком дотрагивается до твоего языка, а потом поцелуй становится все глубже, все мокрее, и твою губу прикусывают, и это так хорошо…

…когда чужие пальцы тянут с твоей переносицы очки, а потом скользят по волосам и останавливаются на твоем затылке, прижимая голову еще ближе, хотя ближе и некуда, кажется…

…когда другая рука ползет вниз, оттягивая пояс пижамных штанов, она теплая, эта рука, а бугорки на ладони шершавые и жесткие, но это здорово, когда они чуть царапают кожу…

На самом деле, я давно сплю без пижамных штанов, просто потому, что трусы отстирать легче, и мне не привыкать, что я, не занимался стиркой у Дурслей, они же не подпускали меня к своей драгоценной стиральной машине. И высушить трусы проще. В смысле – незаметнее. Чистоплотный Гарри. Ха!

С тех пор, как стало ясно, что Артур Уизли идет на поправку, Рон спит, как барсук зимой.

Поэтому я успеваю и вытереться, и натянуть под одеялом ту самую пижаму, и еще раз сходить в ванную…

А потом я снова торчу перед зеркалом, и хорошо, что оно не умеет читать мысли, потому что я опять, раз за разом, представляю себе, как открывается дверь, и он входит ко мне сюда. Голый. Поджарый, нет, лучше сказать – сухой. Сейчас у него веселые глаза и припухшие от поцелуев губы, и мой засос на границе между шеей и плечом, - это я так сильно вцепился в него, когда кончал, - и татуировки на груди, эти чертовы азкабанские татуировки, я всегда стараюсь изогнуться под немыслимым углом и провести по ним языком, пока он… меня…

Мой крестный. Сириус Блэк.

Все просто зашибись.

Я – урод.

2.

Надпись на запотевшем зеркале.

«Извращенец».

На самом деле, меня не удивляет то, что я думаю о Сириусе так. Точнее, меня это не огорчает. Это же так естественно и правильно – то, что я принадлежу ему, а он – мне. У меня нет никого ближе, чем он. У него… у него есть Ремус, конечно, но Ремус все равно сам по себе, он другой. И не потому, что он – оборотень, я думаю, у него просто нет этого чувства принадлежности. Они вместе, но это немного не то. Ведь между дружбой и влюбленностью есть разница? Нет, не влюбленностью – любовью.

А вот огорчает меня то, что мне так нравится думать о Сириусе. Мечтать о Сириусе. Особенно теперь, с этими визитами в больницу Святого Мунго, с увиденными нами родителями Невилла, с Молли Уизли, которая то гоняет близнецов, то скорбит (а по-другому и не скажешь) о Перси, то по-новой переживает весь этот кошмар с Артуром.

Я чувствую себя идиотом и даже предателем, когда за обедом они снова и снова обсуждают последние события, а я сижу и смотрю, как Сириус ковыряет вилкой в рагу, или тянется к стакану с вином, у него худые и сильные пальцы, а на фалангах маленькие полоски шрамов: он все-таки свел вытатуированный тюремный номер, он отпивает глоток и расслабленно протягивает руку на спинку люпиновского стула, отодвигаясь от стола. Поднимает голову, и я… я не успеваю отвести глаза.

Он смотрит на меня недоуменно – так же, как когда я поменял место за столом, чтобы сидеть напротив него, и подмигивает.

У него хорошее настроение. Не знаю, какой он мне больше нравится – злой или веселый. Всякий. Разный.

Когда мы выходим из кухни, он спрашивает меня – тревожно:

- Опять плохие сны, Гарри?

- Нет, - честно отвечаю я, - совсем не плохие, Сириус.

- И хорошо. - Он ерошит мои волосы, а мне кажется, что моя шея сейчас вытянется, как у жирафа, чтобы можно было последовать за его рукой, падающей вниз.

На самом деле, это какое-то чудовищное стечение обстоятельств, вот и всё.

Черт бы побрал Фреда и Джорджа с их идеями прослушки и слежки за взрослыми. Нет, все, что происходит в Ордене важно, конечно.

Но мне кажется, что моё наваждение было бы другим, если бы я не узнал. Не узнал то, что узнал.

Они сидели на кухне – Сириус и Люпин и, действительно, обсуждали что-то, касающееся Министерства. А потом Ремус сменил тему:

- Отстань от него, Сириус.

- Я? Я к нему пристаю? По-моему, это именно он постоянно тычет меня носом в дерьмо!

- Я все понимаю, но неужели тебе трудно сдержаться?

Хмыканье и звяканье горлышка бутылки о край стакана.

- Я не такой как ты, Рем. И почему я должен это тебе объяснять?

- Просто… попробуй пожалеть его.

- Что-что я должен сделать?

- Сириус, ну подумай. Есть человек…

- Урод.

- Человек, Сириус, которого никто не любит.

- Меня тоже никто не любил. Аж целых двенадцать лет. И я не умер. Не стал ублюдком, – и, с неожиданной горечью, - хотя маман так не считает.

- Ты не знаешь, что это такое – быть одному, когда вокруг дружат… любят…

Рем все-таки крут. Как он ловко обошел тему Азкабана.

- Тебя не любили, Рем? С тобой не дружили? Это что-то новенькое.

- Когда я вижу его, я просто вспоминаю наш седьмой курс.

- Да на седьмом курсе мы его почти и не трогали!

- Я не про Снейпа, Сириус. Я про себя.

Опять звук соприкасающегося стекла. И тишина.

- Тебе объяснить, Сириус?

- …

- Ты знаешь, каково мне было смотреть на вас? Чувствовать себя третьим лишним, да еще утешать Питера?

- Ты. Прекрасно. Знаешь. Что. У нас. Ничего. Не было. И быть не могло!

- Не было, но могло! И не спорь со мной. Достаточно было посмотреть на вас на любом уроке. На перемене. За обедом. В гостиной. Только Лили ничего не замечала.

- Интересно, почему?

- Потому что она тоже была влюблена в него. И слепа.

И с этим спокойным, как диагноз, брошенный равнодушным колдомедиком, с этим констатирующим факт «она тоже», мир поворачивается вокруг меня.

Сириус и Джеймс. Мой крестный и мой отец.

- Рем!

- Мне просто интересно, почему… Ты же тогда только что с гиппогрифами не спал…

- Нипочему, Ремус. Давай закроем эту тему. Немедленно.

- Я просто хотел тебе объяснить кое-что про Снейпа.

- Я не хочу с тобой ругаться, тем более из-за этого слизеринского слизняка.

Скрип отодвигаемого стула, и я едва успеваю взлететь на второй этаж.

Уже в дверях, Люпин поворачивается и говорит:

- Может, не надо напиваться?

Вызывающий стук стакана о столешницу – в ответ.

Так я это и узнал. Это было неожиданно и странно – но совсем недолго. То есть, утром следующего дня, после последней своей спокойной ночи в Доме, я подумал, что ничего страшного в этом нет.

И следующим вечером Сириус пришел ко мне. Во сне. И это было… потрясающе.

Я был не готов к этому. И, наверное, орал. Нет, точно, орал, потому что меня разбудил испуганный Рон.

И я соврал ему. Сказав, что мне снился турнир Трёх Волшебников.

Вот с тех пор Сириус Блэк снится мне каждую ночь.

3.

Надпись на запотевшем зеркале.

«Придурок».

Это я – придурок. Потому что мне все труднее переключаться на дневную реальность. Я успел загадать желание на Рождество, когда Сириус, потягивая виски, теребил веточку остролиста и болтал с Тонкс. Я стоял рядом, под головами эльфов, с их нелепыми санта-клаусовскими украшениями, которые мы развешивали весь предыдущий вечер. Стоял и смотрел на него: как он улыбается, и тогда вокруг глаз собираются морщинки, как он фыркает, когда прядь волос падает ему на лицо, как он отпускает измочаленный остролист, и опирается рукой о стену. У него такая рука – тонкая, и на ней выступают вены, это заметно, потому что рукава его рубашки закатаны. Так вот, он упирается локтем в стену и проводит тыльной стороной ладони по губам.

- Иди сюда, Гарри, - Сириус тянет меня к себе, обнимает, прижимая, продолжает говорить что-то, но я ничего не слышу. Кроме того, как глухо, ровно и спокойно бьется его сердце, где-то там, под белой рубашкой.

И тут я шепчу: «Пожалуйста, Санта-Клаус, Мерлин, все святые и не-святые, сделайте так, чтобы он был со мной. Всегда».

Я ничего не просил на Рождество лет этак с семи, когда все понял про себя и Дурслей. Никаких игрушек, никаких подарков. Нельзя же попросить, чтобы Санта-Клаус оживил твоих родителей? А без всего остального я мог обойтись. Но сейчас я точно ощутил себя маленьким – то ли из-за запаха хвои, то ли из-за шелеста мишуры, то ли из-за того, что я – всего лишь ненамного выше его худого плеча и, повернув голову, могу уткнуться в его черные жесткие волосы.

Что-то вдруг словно царапает мою щеку – с той стороны, где расположился совсем другой мир – мир без Сириуса.