|
Бета: mrs. Snape
Пейринг: Гарри Поттер/Сириус
Блэк
Категория: пре-слэш
Размер: мини
Рейтинг: PG-13
Жанр: экшен, романс
Саммари: Гарри получил
возможность заново пережить свой самый счастливый день. Вместо этого он
пытается изменить один из самых страшных.
Дисклеймер: все принадлежит
Роулинг, мы так, погулять вышли.
Примечание: написано на фест к
дню рождения Гарри Поттера на "Астрономической Башне" для Вельки,
которая хотела гарриблэк-хронофик. "Взрослый Гарри возвращается во
времени, чтобы не дать упасть Сириусу в Арку".
Кричер сидит в своем
убежище за теплой черной трубой и возит грязной тряпкой по серебряному блюду.
Поверхность, когда-то зеркальная, покрыта мерзкими пятнами. Кричер не надеется
их оттереть. Он просто не знает, чем заняться, если ему велели убираться вон.
Кричер пытается понять, что ему теперь делать и куда идти из этого дома,
который стал прибежищем грязнокровок, воров, предателей и его бывшего хозяина,
самого гнусного из них всех. Хорошо, что хозяйка умерла, не дожила до такого,
не видит, кто остался последним из благороднейшего семейства — это животное,
мерзкая неблагодарная свинья, позорище, гнойная язва... Кричер сильнее
вцепляется в блюдо, вдавливая края в больные тощие колени, и елозит по нему с
таким бешенством, будто это и не блюдо вовсе, а отвратительная морда Сириуса
Блэка, чтоб он сдох, чтоб ему провалиться, чтоб его на сто частей разнесло! Но
нет, он-то жив и здоров, превратил спальню хозяйки в загон для гиппогрифа,
грязная тварь, а мастер Регулус умер, и никому до этого дела нет, и даже
косточек его не найти. Никого, никого не осталось, погиб род, никого!..
Кричер вздрагивает,
расширившимися глазами смотрит в темный грязный угол, затянутый паутиной. Мисс
Цисси. Как он мог забыть? Тупой, тупой Кричер, предатель Кричер! Тяжелое блюдо
падает ему на ноги, прямо по пальцам острым краем, но Кричеру мало, мало за то,
что он посмел такое подумать — и он с размаху бьет себя по голове тяжелым литым
серебром. В голове гудит, в глазах темнеет, но этого мало, мало еще, как Кричер
посмел, как мог, мало, мало, мало!.. На двери срабатывают охранные чары — и
Кричер замирает.
Кого еще принесло?! В
кои-то веки дома никого нет, даже помойной псины. Наверняка опять этот ворюга,
отребье поганое, со своим бездонным мешком и загребущими жирными лапами! Ну да
ничего, сейчас Кричер покажет ему, уж он ему покажет! Тяжеленное блюдо
выскальзывает из трясущихся от ярости рук, Кричер перехватывает его поудобнее.
В следующее мгновение он уже стоит в холле и, злобно сморщившись, смотрит на
незнакомую, совершенно незапоминающуюся рожу. Какой-то юнец, явно еще одна
грязнокровная скотина, ишь как вылупил свои гляделки наглые! Сейчас, сейчас
Кричер скажет, скажет ему все наконец-то, хоть одному из этих...
— Я знаю, как умер
твой хозяин Регулус, — говорит юнец.
Блюдо с глухим стуком
падает на грязный ковер. Юнец лезет в карман мерзкого маггловского пальто,
подходит ближе и раскрывает ладонь. Забыв дышать, Кричер смотрит, как тусклый
свет газовых рожков мерцает на поцарапанной золотистой крышке медальона,
который принадлежал его бедному господину.
— Скажи, Кричер, ты
уже был у Нарциссы Малфой?
Кричер хочет
сопротивляться такой наглости, хочет послать поганца к черту, но что-то не дает
ему этого сделать. Цепочка медальона, свисающая с широкой ладони, слегка
покачивается. Кричеру кажется, что, если он не ответит на вопрос, она обовьется
вокруг его горла и удавит.
— Нет, — скрипит
Кричер. Гость облегченно вздыхает.
— Хорошо. Тогда слушай
меня внимательно. Ты не должен ходить туда. А если все-таки пойдешь, то не
говори мисс Цисси ничего о своем хозяине Сириусе. Ты меня понял?
Кричер раздувается от
злости.
— Мерзкий предатель
крови уже мне не хозяин. Он сам выгнал Кричера, и Кричер больше ему не служит!
Юнец прикусывает губу,
как будто все-таки получил серебряным блюдом по колену и теперь пытается
сдержаться, чтоб не заорать от боли на весь дом.
— Он не хотел тебя
выгонять, — говорит он. — Сириус просто устал, ему очень плохо, и... черт,
Кричер, ты сделаешь, как я прошу?
Кричер смотрит на
медальон, на юнца, потом опять на медальон. Цепочка покачивается все медленнее,
и он понимает, что кивает ей в такт. В эту минуту слова незнакомого человека
почему-то значат столько же, сколько слова хозяина, и в то же время страшно злят.
От этого Кричер чувствует себя ужасно плохим, таким плохим, что хочется упасть
на ковер и в кровь разбить голову об пол. Вместо этого он протягивает руку к
медальону. Тусклый свет падает на его серые узловатые пальцы.
— Вы дадите это
Кричеру?
— Я не могу. Ты
получишь его потом, но сейчас я не могу. Нельзя.
Растерянный голос
словно снимает с Кричера какие-то непонятные чары. Он уже не испытывает
необоримого желания подчиняться тому, что говорит этот неизвестный мальчишка,
но и показать явно своего неповиновения почему-то не может. Кричер сухо кивает
— но юнцу этого, видимо, достаточно. Он слабо улыбается и выскальзывает за
дверь.
Через два дня, когда
мисс Цисси расспрашивает его о Сириусе Блэке, Кричер честно пытается
удержаться, хотя ему и хочется ответить, рассказать все, чтобы хоть кто-то
узнал, какому надругательству подвергается благородный дом.
— Ну же, Кричер! —
подбадривает его мисс Цисси.
Если б у Кричера был
медальон, тусклый медальон мастера Регулуса, согретый рукой непонятного
человека, которому хотелось подчиниться!.. Но медальона нет. Кричер старый.
Усталый, старый, глупый Кричер, живет на руинах погибшего рода... Мисс Цисси
улыбается. У нее прекрасная улыбка и стальной взгляд, она настоящая, настоящая
Блэк, не то что это животное, грязная скотина!
— Ах, госпожа, если б
вы только знали, если бы знали!
***
— Ты не сможешь этого
сделать.
— Смогу и сделаю.
— Я не о том, Гарри. У
тебя не получится. — Гермиона заглядывает мне в глаза и повторяет так
убедительно, как только может: — У тебя не получится.
— Получится.
Она складывает
дрожащие руки на круглом животе. Я чувствую себя последней сволочью: не надо
было им ничего говорить. То, что я собираюсь сделать — незаконно и рискованно.
Но куда я еще пойду за помощью? А помощь мне нужна. Я перевожу взгляд на Рона,
стоящего у окна. Вид у него отсутствующий. Черт.
— Рон...
— Она права, — говорит
он. — У тебя ничего не выйдет.
— Да откуда такая
уверенность?!
Он молчит, и тут меня
осеняет. Я обалдело перевожу взгляд с одного на другого.
— Вы пробовали...
Рон отворачивается,
смотрит в окно. Гермиона стискивает руки так, что у нее белеют пальцы.
Хроноворот поблескивает у меня в руке — золотая красивая безделушка с
гравированной вязью «Гарри Поттеру». Мы все трое получили такие во время
празднования пятилетия победы над Волдемортом. Рассчитано на три использования,
позволяет пережить заново ваш самый счастливый день. Только я не хочу
переживать самый счастливый. Я хочу изменить один из самых страшных. Значит, не
я один...
— Как это было? — спрашиваю
я, стараясь говорить спокойно.
— Бессмысленно, —
отвечает Рон. — Каждый раз я не успевал. И каждый раз все было, как тогда.
— Гарри, послушай, —
снова начинает Гермиона. — Дело не только в том, что тебе будет больно. Подумай
сам: ты спасешь Сириуса Блэка. Изменишь прошлое. И все, что сейчас, тоже
изменится.
— Только не начинай
про бабочек!
— Именно про бабочек!
Все-таки Гермиона
знает нас лучше, чем мы сами. Этот рассказ она подсунула нам сразу после того,
как закончились юбилейные торжества. Я посмеялся, и Рон тоже... Интересно, он
уже тогда думал о том, чтобы вытащить Фреда?
— Герм, — мягко говорю
я. — Но вы же попытались.
— Я была против!
— Разумеется.
— Если ты хочешь
сказать, что мне повезло и у меня никого не убили...
— Гермиона.
Голос у Рона железный
и совершено несчастный. Господи.
— Простите меня, —
говорю я потерянно и сажусь на диван. Гермиона утыкается лбом мне в плечо. Рон
отрывается от созерцания вида за окном, подходит к нам и, опустившись на
колени, обнимает длинными своими руками. Мы молчим.
***
Бродяга стоит на
перроне и смотрит, как его мальчик обнимается на прощание с Тонкс и Люпином.
Его мальчик. Бродяга не знает, почему так. Сириус знает, но все еще не привык к
этому чувству. Только сейчас неважно, почему и за что. Сейчас Гарри в двух
шагах, и Бродяге хочется просто подойти ближе, ткнуться лбом в его руку и
наконец-то почувствовать себя дома. Машинист дает предупредительный свисток,
Молли лихорадочно обнимает всех без разбора, наказывая побольше писать и вести
себя хорошо. Бродяга все-таки протискивается ближе, встает на задние лапы,
передние кладет Гарри на плечи. Улыбающееся, счастливое лицо близко-близко
всего одно мгновение — Молли отталкивает его мальчика к двери вагона и шипит
раздраженно:
— Ради всего святого,
Сириус! Веди себя как положено собаке!
Время вышло.
Блики неяркого
осеннего солнца играют на стеклах, слепят глаза. Собаки не видят красок, но
Гарри, стоящий у окна, кажется Бродяге ярким пятном на фоне туманного мира, в
котором Сириус блуждает так долго и никак не может выйти. Два шага, всего
только два шага и стальная стенка вагона. Совсем ничего. Поезд трогается. Гарри
что-то кричит и машет рукой, а Бродяга бежит рядом с ним, все быстрее и
быстрее, совсем-совсем близко, но поезд прибавляет ходу, исчезает из виду...
Бродяга стоит на перроне и смотрит в пустой сентябрьский туман. Потом
поворачивается и трусит прочь.
Он бредет
подворотнями, избегая людных мест. Накрапывает редкий дождик, глянцево блестят
неровные камни мостовой, в большой тонкой луже распласталось серое небо.
Бродяге хочется сесть на тротуар и завыть. Собакам ведь иногда положено выть?
Чья-то рука ложится
ему на загривок.
Он оскаливает зубы — и
тут же прячет. Рука... знакомая, и даже родная, и запах тоже, хотя и странный
какой-то. Так пахнет, наверное, не случившееся еще солнечное утро. Какой-то
парень с совершенно заурядным лицом опускается перед ним на колени. Бродяга,
сбитый с толку, смотрит на него, наклонив голову.
— Сириус. Послушай
меня внимательно. Гарри Поттеру ничего не угрожает.
Интересно. Он все-таки
рычит, скаля клыки.
— Бродяга, поверь мне.
Я знаю. Он увидит дурной сон, будет думать, будто что-то случится с тобой — и
Волдеморт это использует, понимаешь? Гарри... он... очень любит тебя.
Бродяга затихает,
смотрит на незапоминающееся лицо. Ласковая рука подрагивает, гладя его спину.
Это как нежиться на солнце, легко и беззаботно, и ничего-ничего не помнить о
серых и черных днях.
— Его не убьют,
слышишь? С ним все будет в порядке. Но если с тобой что-то случится, Гарри
будет плохо, так плохо, если бы ты знал... Но ты знаешь. Ты-то знаешь.
Бродяга молчит, хотя
ему хочется заскулить.
— Прощай. Пожалуйста,
прошу тебя. Сделай, как я сказал.
Парень обнимает его,
утыкаясь лицом в загривок. Потом быстро поднимается и уходит.
Бродяга долго стоит на
тротуаре, разрываясь между двумя желаниями: бежать за этим странным человеком,
чтобы получить ответы на вопросы, и идти домой, чтобы подумать. В конце концов
побеждает второе.
На Гриммо он влетает
по лестнице в свою спальню и тут же перекидывается. Если честно, Сириус делает
это не так часто, когда остается один. В Азкабане помогало, помогает и тут. Тем
не менее, человеческие мозги сейчас нужнее инстинктов. Если это ловушка, то
довольно странная. А если нет... Но такого не может быть. Кто знает о снах
Гарри? Мерлин, да кто угодно! И если мальчик нужен им беззащитным... Но
знакомое тепло этой руки и то, что ему говорили — что Гарри будет плохо, если с
ним что-то случится... Голова гудит от размышлений; надо бы посоветоваться, но
с кем? Если узнают о таком, его наверняка заставят уехать, и, черт побери,
возможно, будут правы!
Сириус вспоминает тот
случай много дней подряд. Он перестает думать о нем только тогда, когда Снейп
приносит известие том, что Гарри отправился в Отдел тайн. Инстинкт... сильнее
разума. Как и любовь.
***
— Надо было отдать
Кричеру медальон!
— Гарри, бога ради. Мы
же договаривались. Ничего материального ни туда, ни оттуда. И потом: если бы ты
оставил медальон Кричеру до того, как вытащил его из чаши в пещере, возник бы
временной парадокс!
— Да знаю я! Знаю!
Я мечусь по комнате,
как тигр в клетке. Голова все еще кружится — то ли от чувства перемещения, то
ли от отчаяния, то ли от того, что я еще чувствую тепло, исходившее от Бродяги
— живого, настоящего... Господи. Без сил я валюсь на стул и закрываю лицо
руками. Где-то далеко, будто сквозь вату, слышатся тяжелые шаги Рона, звон
посуды, чертыхание. Перед глазами стоит зеркальная мостовая, залитая дождем, и
наше с Сириусом отражение в широкой луже.
— На, Гарри. Пей. И успокойся.
Я поднимаю голову. Рон
стоит передо мной с дымящейся кружкой в руках. Я беру ее и только сейчас
понимаю, как же меня трясет. Рон тяжело вздыхает:
— Я же предупреждал
тебя.
Киваю, не в силах
ответить. Зубы стукаются о край кружки, чай обжигает язык, от первого глотка
перехватывает дыхание.
— Что тут?
— Огневиски. Не знаю,
сколько.
— Ага. Хорошо.
Спасибо.
Я делаю еще глоток. В
комнате тихо, старый дом молчит вокруг меня, потрескивая, словно оголенный
провод, обоями, половицами и огнем камина. Одна попытка. Только одна.
Последняя.
— Я должен попасть в
Хогвартс.
— Нет!
Они говорят это в
голос, твердо и решительно. На лице Гермионы — паника, и я снова с раскаянием
думаю о том, какой я идиот. Ей же рожать через три месяца!
— Вы видите какой-то
другой выход?
— Это не выход, —
говорит Гермиона, очень стараясь казаться спокойной и рассудительной. Только
губы у нее почти белые. — Это может кончиться чем угодно.
— Слушай, ну вот если
бы я сейчас сам к себе вошел в эту комнату — тогда да. А там — это совсем
другое. — Я тоже стараюсь быть спокойным и рассудительным. Они должны поверить
в то, что я знаю, что говорю. — Меня благодаря вашим защитным заклинаниям и
зельям не узнал Сириус. Не узнал Кричер. Сам себя я тоже вряд ли узнаю.
— Ну да, ну да, —
кивает Рон. — Ты же был таким беззаботным и беспроблемным парнем, на уроках у
Грюма про постоянную бдительность не слыхал. Гарри, знаешь: если бы тогда ко
мне явился неизвестный тип и начал заливать про то, что я должен и чего не
должен делать, я бы придумал способ быстро сдать его кому-нибудь из наших.
Я улыбаюсь:
— Ничего подобного.
Это ты теперь такой мудрый. А тогда мы с тобой обязательно бы решили
разобраться во всем сами, тем более что нам никто ничего толком не объяснял.
Что, разве не так?
Рон усмехается в
ответ, и у меня щемит сердце, так хочется обнять сейчас их обоих и наговорить
им каких-то слов... Я даже открываю рот — и закрываю, встречаясь с ними
взглядом.
— Ты ненормальный, —
говорит Гермиона тихо. — Пробуем.
|