Я валяюсь на кровати, дожидаясь ответов, а в
голове, помимо воли, скачут мысли, связующим звеном в которых является Рон. Как
он решил, что Розмерта ему нравится, и вспыхивал, сталкиваясь с ней в Хогсмиде,
а она, словно нарочно, попадалась нам на каждом шагу…
Как он, не догадываясь ни о чем, всё утешал
меня, и говорил глупые и правильные слова, о том, что жизнь не кончается, и
надо быть сильным, и потом – мы обязательно что-нибудь придумаем, Гарри.
Как у меня все плыло перед глазами от дикого
сочетания ослепительно-рыжего и болезненно-белого; Пожиратели почему-то
положили их кругом, головами в центр, и все оттенки знаменитых шевелюр Уизли
смешались в одно яркое пятно, и волосы казались все еще живыми, на фоне
безжизненных лиц.
Как он учил меня играть в шахматы, осторожно
дотрагиваясь кончиками пальцев до маленьких юрких фигурок…
Возвращение Сириуса тоже напоминает мне
шахматную партию. Я только не решил еще, кто какое место займет на гладком полу
перед Аркой. Я прокручиваю позиции, меняя их местами, прикидывая и перемещая
действующих лиц как фигуры на доске.
Как лучше распределить силу? Остановить её
сильными магами – тогда по краям должны встать Снейп и Мак-Гоннагал. Или,
наоборот, позволить ей истекать? Тогда этих двоих надо расположить ближе к
центру.
Но пока понятно только одно: бесполезным
церемонным королем стану я. А всемогущим ферзем – Люпин. Именно он должен
стоять во главе круга, таковы условия ритуала.
Их лица крутятся вокруг меня, я слышу обрывки
разговоров, каких-то далеких реплик из совсем другой жизни:
«Кстати, о песиках. Ты знаешь, что Люциус
Малфой узнал тебя, когда ты в последний раз решил прошвырнуться?..»
«Я тоже не самый желанный обеденный гость в
большинстве чародейских домов…»
«Гарри, ты же видел Корнелиуса Фаджа после
возвращения Сам-Знаешь-Кого…»
«Надеюсь, Грозный Глаз не заставил тебя
добираться через Гренландию…»
«Ради всего святого, Поттер! Разве дело в том,
правду вы сказали или нет?..»
Слова кружатся, как снег в поземке, мельтешат
не звуками, но образами. И это не удивительно: я привык не разговаривать
сутками.
Снейп появляется раньше остальных и быстро
уносит книги, даже не пересчитав. Не знаю, заметил ли он пропажу. Но когда он
возвращается, то спрашивает только:
– Значит, придумал, Поттер?
– Ага, – безмятежно отвечаю я.
– И что же? Магия крови?
– Нет.
– Пентакли-микрокосмы?
– Опять мимо, профессор.
Смешно: он сейчас похож на студента, не
знающего ответ и неуверенного выуживающего из запасников знаний последние
крохи. Никогда бы не подумал, что смогу говорить со Снейпом… с позиции силы.
– Три-девять-тринадцать? – продолжает гадать
он.
Я только трясу головой.
– Квимбанда? – это уже совсем неуверенно.
Но я тоже знаю теперь, что такое квимбанда.
Почему он не может предположить самого
простого? Решение – элементарно и элегантно, и только такой неуч, как я, мог
ждать подсказки от мадмуазель Мадлен.
– Круг, – милостиво сообщаю я ему. – Круг
силы.
– Ого, Поттер! Скромненько, ничего не скажешь.
А остальные согласятся?
– Они смогут отказать Альбусу? – отвечаю я
вопросом на вопрос.
– Банально, но даже я начинаю думать, что
Распределительная Шляпа все-таки промахнулась с Гриффиндором.
– Профессор, я совсем не такой. Жизнь
заставила, знаете ли…
– Или – смерть? – продолжает он мою мысль.
...Вот за это я его и не люблю: за то, что он
может угадать – и произнести.
Вот, собственно, и всё. Первого марта мы стоим
в Отделе Пророчеств, и все они – даже Снейп – делают вид, что оказались здесь
случайно, просто по стечению обстоятельств. Билли Уизли опаздывает, но впереди
у нас – целый день, поэтому я даже и нервничать не хочу.
Люпин и Минерва мирно обсуждают какие-то
школьные проблемы, что-то про учебные планы и дополнительные часы, а декан
Слизерина, якобы увлеченно пересчитывая ступеньки, ревниво прислушивается к их
тихому разговору. Ну да, я же видел клепсидры с шарами в Хогвартсе: Гриффиндор
безнадежно застрял на третьем месте и догнать лидирующий Слизерин уже
невозможно. Со следующего года они собираются возобновить квиддичный турнир, и
Мак-Гоннагал, когда я заходил в школу, вполне светски жаловалась мне на
отсутствие достойного ловца.
…И я думаю, что, может быть, завтра, я вспомню
– как это: поймать снитч.
Ах да, мне же разрешили посетить Хогвартс.
Поздно вечером, когда ученики уже в спальнях. Не знаю, зачем Альбус устроил
мне… такую прощальную экскурсию, потому что весь наш последний разговор можно
было провести и в «Трех метлах». Тем более что мы сидели в той самой комнате,
где когда-то Розмерта жаловалась Фаджу и Дамблдору на дементоров.
И я сказал ей потом: « Это у вас специальное
помещение для бесед о Сириусе Блэке?», потому что всё никак не мог вспомнить,
откуда мне знакома обстановка маленькой гостиной. И только когда она быстро
подошла к двери, прислушиваясь, сообразил, что видел её именно здесь и именно
такой, спрятавшись под мантией-неведимкой.
А Розмерта, в ответ на мой вопрос, просто
протянула руку и погладила меня по голове, и мы, наверное, были в чем-то
похожи: у неё нет детей, а у меня нет родителей, и между нами – всего-навсего
одна черточка, один общий знаменатель, одно имя.
Мысли делают прихотливую петлю и снова
возвращаются к Сириусу. Вот так всегда.
– У меня не так много времени, – строго
говорит подошедший Билли.
Не хочется об этом думать, но, кажется, он
поверил в статью из «Пророка». Или просто устал. Или – у Молли опять
обострение… точно, весна же начинается. Я почти не разговаривал с ним с тех
пор, как они… остались вдвоем. Точнее, Билли остался один, потому что миссис
Уизли уже два года – в Святом Мунго.
Я навещал её поначалу, но при виде меня она
все время начинала плакать, просто из её выцветших глаз начинали течь слезы –
не останавливаясь, двумя ровными ручейками, стекая на шею и на зеленый
больничный халат, и я не смог. Если бы она кричала, говорила хоть что-нибудь,
бормотала чушь, как другие сумасшедшие, я бы выдержал. Но эти слезы в тишине…
Тишина – вот что невыносимо, на самом-то деле.
И именно она преследует меня.
– Гарри, – дергает меня за рукав Тонкс.
Завтра я перестану бояться тишины.
Я аккуратно расставляю их полукругом; Ремус –
в центре, точно напротив Арки. Я все-таки решил оставить Снейпа и Минерву с
краев, чтобы Билли и Тонкс оказались зажаты между полюсами силы – так им будет
легче.
Все смотрят на меня внимательно, а я поднимаю
палочку, обвожу их плавной дугой, и тихо командую:
– Экспеллиармус.
Я знал, что это получится. Что мне хватит сил.
Пять их палочек с легким стуком падают к моим ногам. Все пять. Одновременно.
И это им не нравится. Очень.
– Пожалуйста, не волнуйтесь. Они вам не
понадобятся сейчас.
Я знаю, что так делать нехорошо, но просто
пододвигаю палочки ногой к Арке, подальше от них. И отправляю свою туда же.
– Я даже не прошу вас думать о нем. Возьмитесь
за руки.
Ладонь проскальзывает в ладонь, они чуть-чуть
раздвигаются, образуя что-то вроде детского хоровода. С четырьмя всё ясно; я
смотрю на Ремуса – и он отвечает мне теплым взглядом.
«Ты ничего не сможешь сделать, Гарри…ничего…
его уже не вернуть…»
– Пожалуйста, – повторяю я, чувствуя, что
голос дрожит, и эта слабость ужасна и жалка, но ничего не могу с собой
поделать. – Пожалуйста. Не думайте о нем. Просто помогите мне.
Снейп выпрямляется – значит, и с этими словами
я угадал.
Я протягиваю руки и шепчу: «Давай, солнышко»,
и за их спинами вырастает сияющий купол.
Вот и всё. Я бросаю еще один взгляд на Люпина
– он сосредоточен и теперь смотрит в пол. Но это неважно.
Я поворачиваюсь к ним спиной, и серая ткань
мажет меня по лицу, отодвигаясь.
***
Там здорово, за Завесой.
И – не тихо, хвала Мерлину. Бормочущие что-то
голоса сопровождают меня, пока я оглядываюсь, пока осторожно делаю первый шаг…
там.
Никогда бы подумал, что серый цвет может быть
таким красивым: все его оттенки, от почти перламутрового до самого насыщенного,
переливаются неожиданной серой радугой. Полосами и спиралями, мягкими,
обволакивающими, умиротворяющими.
Я ждал страха. Боли. Отчаяния и одиночества. А
здесь – так спокойно, и только я нарушаю однообразие и покой ярким пятном
света.
Я двигаюсь наугад, точнее свет ведет меня,
подталкивая и направляя, путь кажется бесконечным, и я не знаю, сколько прошло
времени – десять минут? Час?
Жемчужная серость прохладна и приятна, голоса
сливаются в ровный шум, но резко замолкают, когда я…
Это – просто искра на очередном переходе от
светло-серого к темному.
Она… она так нелепа, так чужда этой гармонии,
так неуместна здесь, что у меня перехватывает дух.
Я делаю еще несколько шагов и замираю.
Я так и знал.
Ты ничего не можешь сделать нормально, Гарри
Поттер. Ну, кроме как воевать с Вольдемортом.
Ты – последний идиот, размазня и…
Твое тело не слушается тебя.
Ты – сексуально озабоченный маньяк.
Очень вовремя.
Просто всю жизнь именно об этом и мечтал.
Зачем тебе возвращать Сириуса?
Сядь и подрочи, сними напряжение, победи эту,
такую приятную, такую сладкую тяжесть внизу живота.
По крайней мере, тогда идти будет удобнее, и
член не будет тереться о джинсы, потому что трусов я не чувствую вообще, и все
мысли, все силы стекают туда, вниз, и хочется только одного: опуститься в
туман, сесть на пол, как тогда, на Гриммаулд-Плейс, и…
Мне кажется, если я сделаю это, я даже смогу
прислониться спиной к его закрытой двери. И услышать его дыхание.
Но я делаю шаг к искре, это неприятно, потому
что внутри все пульсирует и ноет. Десяток шагов растягиваются в вечности.
Только все равно – я приближаюсь.
И вижу.
Где-то я это читал? Муж, облеченный светом?
Потому что это его профиль, полускрытый
выбившимися из хвоста прядями, и его рука – тонкая, с выступающей косточкой на
запястье, и он чуть сутулится, глядя вниз, не замечая меня.
Почему-то мне кажется, что здесь нельзя
произнести ни слова.
Поэтому я просто дотрагиваюсь до его острого
локтя, а потом разворачиваю его к себе.
И когда из света начинает проявляться его лицо
– совсем не изменившееся, все встает на свои места.
Я сделал это.
И тут его свет и мой – сливаются, вспышка
ослепляет, а сфера начинает расползаться радужными пузырями, меня тащит куда-то
в сторону, а потом просто разрывает пополам, кажется.
Я еще цепляюсь за его руку, и вижу блеклое
полотно, и огоньки светильников, и испуганные лица, и чьи-то глаза, в которых
танцуют золотые искорки, и серая спираль подхватывает меня, отшвыривая вверх.
Конец 1 части.
Пролог.
***
Это – очень странное место. Совсем непохожее
на те, что я видел столько раз. Здесь весна, и сухая черная земля кое-где
проглядывает сквозь ярко-зеленую траву. Почему-то именно эти проплешины
убеждают меня в реальности происходящего.
Луг плавно спускается с небольшого холма к
реке; стволы раскидистых ветел еще видны в дымке зелени, воздух свежий, и
вообще, все просто замечательно.
Я понимаю, что вижу этот обыкновенный, на
самом-то деле, пейзаж так, будто я птица – картинка движется постепенно
сужающимися кругами, пока я не замечаю распростертое на земле тело. Кто-то
лежит на темно-коричневой мантии с закрытыми глазами.
Это – я?
И тут полет внезапно обрывается, и я падаю –
прямо в это бессильное тело.
…Трава очень нежная, и земля кажется мягкой.
Около моей головы нагло тянется к солнцу желтый одуванчик, а у реки начинают о
чем-то чирикать птицы.
Я не совсем понимаю, зачем я здесь. Это – не
луг из моих снов, но почему-то мне кажется, что я знаю это место. Кто-то
рассказывал мне о нем.
Кто? Когда?
Я пытаюсь пошевелить губами, чтобы спросить об
этом ярко-синее высокое небо или почти белое ослепительное солнце, но губы не
слушаются меня.
И еще: что-то изменилось внутри. Мне не
холодно, но жар… жар, с которым я прожил столько, к которому успел привыкнуть,
как привыкают к фантомным болям, исчез.
И я не могу вспомнить, что бы это могло
значить?
…Я знаю, что могу понимать язык змей. А теперь
еще – и читать их мысли. Недалеко от меня, где-то под корнями травы, копошится
в своих ходах медянка, и я знаю, что она довольно вспоминает прошедший пару
дней назад дождь – «доошшшдддььь», думает она, – земля стала совсем мягкой.
И мне нравится, что теперь я умею и это.
А еще я начинаю различать слова в птичьем
щебете, они пока невнятны, но я привыкну – ведь у меня в запасе вечность,
наверное.
Этот мир – огромен и прекрасен, пусть и
заключен в границах луга, реки и неба. Его можно познавать, с ним можно
дружить, он совершенен.
Только тревожное чувство глубоко внутри меня,
какая-то холодная струйка, скользящая по позвоночнику, напоминает, что чего-то
здесь не хватает.
Или – кого-то?
…Я думаю, что это навсегда. Наверху, там, где
небо сплавляется с солнцем, парит, раскинув острые крылья, птица. Кружится, или
вдруг замирает, как будто она подвешена на невидимой нити. Это – не сова, я
уверен, почему-то я много знаю про сов, хотя не видел их здесь.
Когда-нибудь сквозь меня прорастет трава, и
птицы, змеи, мелкое полевое зверьё перестанут воспринимать меня как что-то
чужеродное. Я перекрываю их привычные тропы, я оскверняю обыденный пейзаж, я
принес запахи и силу другого мира – отчаянного и беспокойного.
Рано или поздно это кончится, и я растворюсь в
бесконечном сегодня. Так же, как растворился и исчез мой свет. Став
обыкновенным желто-белым пятном на небосводе.
Но пока моя тревога клубится, как туман над
рекой, поднимается выше по холму, расползаясь, а потом уплывает в небо
причудливыми облаками. Я так хочу удержать её. Почему-то.
Я должен был успеть сделать… Успел?
Пока ответ на такой простой вопрос кажется мне
очень важным.
Но я не знаю ответа.
Часть 2. Сириус.
…Мог бы признаться в любви
Я мог бы признаться тебе в любви.
Но разве ты этого хочешь?
И разве это что-то меняет?
Б.Г.
Он – замечательный. Вот сейчас, когда он стоит
рядом со мной, сжимая моё плечо, успокаивая, ободряя, просто молчит – это лучше
всего свидетельствует о том, что я жив.
Я жив, да.
Ремус осторожно, словно я рассыплюсь, как
ветхий пергамент от малейшего резкого движения, отводит меня к окну.
– Как ты себя чувствуешь, Сириус?
Он почти не выделяет эти «ты» и «себя», но
чуть изменившая интонация объединяет нас, отрезая от всего окружающего,
воздвигая маленький заборчик, в котором полно щелей и дырок, но он всегда
присутствует в наших разговорах.
– Все хорошо, Рем. Со мной все хорошо.
И тут он стискивает мои виски, заставляя
смотреть прямо ему в глаза – как будто нам не под сорок, а снова шестнадцать
лет, и какая-нибудь шалость удалась. Вот что никогда не меняется: его взгляд.
Теплый, золотые искорки в карих глазах. Словно запускают хроноворот.
– Ты должен успокоиться, Бродяга. Будем
надеяться, что с ним ничего серьезного не случилось. Гарри – сильный волшебник.
«Гарри – сильный волшебник». К этому тоже надо
привыкнуть. Я никогда не сомневался в этом, но слышать это вот так, простой
констатацией факта, странно.
– Конечно, Луни, конечно, – я киваю в ответ и
неловко выворачиваюсь из его ладоней.
«Сильный волшебник». Не мальчишка и не
подросток, нет.
Я отворачиваюсь к кровати. Пыльный балдахин
отвратительно-чопорен, но очень подходит к моменту. Балдахину, наверное,
кажется, что здесь проходит церемония. Прощания.
Я, мать их, ни минуты не сомневаюсь, что даже
грязные тряпки в этом доме могут соображать или чувствовать.
Поэтому все так тихо и торжественно. Даже
матушка моя, чтоб ей, промолчала ехидно, пока я нес его на второй этаж в
спальни.
Странно, что я не увидел Ремуса в первый
момент, хотя он практически нависал надо мной, беспокойно заглядывая в лицо. Я
почувствовал его. Гарри. Скосил глаза – и точно: металлическая дужка очков,
прячущаяся в отросших волосах, острый нос и по-прежнему худая шея, пальцы с
обкусанными ногтями – вроде бы ничего не изменилось.
Так мне показалось.
Только когда стало ясно, что наши Эннервейты
не помогают, и быстро он в себя не придет, а Министерство – это, конечно,
клиника, но не в том смысле, и надо сматываться скорее, я подхватил его на
руки, чтобы донести до камина.
Он был другим. Совсем другим.
Ремус что-то бормотал про левитацию,
беспокоясь, вероятно, о моей магической силе. Или физическом здоровье. Чушь,
всё было в норме.
Я должен был понять, что Гарри вырос. Что
обвисающее в моих руках тело принадлежит молодому человеку, а не подростку, не
так он уж и худ, и явно силён, и… Улучив момент, я наклоняю голову и утыкаюсь
носом в его шею. Все в порядке. Это – его запах, запах Гарри, его-то я помню с
самой первой нашей встречи на детской площадке у дома его уродов-опекунов. К
остальному я привыкну.
…Даже к тому, что мы направляемся не в Мунго.
А почему-то ко мне домой. Даже к тому, что со мной идут только Ремус и Тонкс.
Я сам удивляюсь своему терпению. Тому, что я
стою рядом с Ремусом и молчу, пока Тонкс гремит посудой на кухне, пытаясь
приготовить… что? Обед? Ужин?
– Какой сегодня день, – только и могу спросить
я.
– Первое марта заканчивается, – устало
отвечает Ремус и опускается на стул. – С возвращением, Сириус.
И пытается улыбнуться.
Часть 5
|