Я валяюсь на кровати, дожидаясь ответов, а в голове, помимо воли, скачут мысли, связующим звеном в которых является Рон. Как он решил, что Розмерта ему нравится, и вспыхивал, сталкиваясь с ней в Хогсмиде, а она, словно нарочно, попадалась нам на каждом шагу…

Как он, не догадываясь ни о чем, всё утешал меня, и говорил глупые и правильные слова, о том, что жизнь не кончается, и надо быть сильным, и потом – мы обязательно что-нибудь придумаем, Гарри.

Как у меня все плыло перед глазами от дикого сочетания ослепительно-рыжего и болезненно-белого; Пожиратели почему-то положили их кругом, головами в центр, и все оттенки знаменитых шевелюр Уизли смешались в одно яркое пятно, и волосы казались все еще живыми, на фоне безжизненных лиц.

Как он учил меня играть в шахматы, осторожно дотрагиваясь кончиками пальцев до маленьких юрких фигурок…

Возвращение Сириуса тоже напоминает мне шахматную партию. Я только не решил еще, кто какое место займет на гладком полу перед Аркой. Я прокручиваю позиции, меняя их местами, прикидывая и перемещая действующих лиц как фигуры на доске.

Как лучше распределить силу? Остановить её сильными магами – тогда по краям должны встать Снейп и Мак-Гоннагал. Или, наоборот, позволить ей истекать? Тогда этих двоих надо расположить ближе к центру.

Но пока понятно только одно: бесполезным церемонным королем стану я. А всемогущим ферзем – Люпин. Именно он должен стоять во главе круга, таковы условия ритуала.

Их лица крутятся вокруг меня, я слышу обрывки разговоров, каких-то далеких реплик из совсем другой жизни:

«Кстати, о песиках. Ты знаешь, что Люциус Малфой узнал тебя, когда ты в последний раз решил прошвырнуться?..»

«Я тоже не самый желанный обеденный гость в большинстве чародейских домов…»

«Гарри, ты же видел Корнелиуса Фаджа после возвращения Сам-Знаешь-Кого…»

«Надеюсь, Грозный Глаз не заставил тебя добираться через Гренландию…»

«Ради всего святого, Поттер! Разве дело в том, правду вы сказали или нет?..»

Слова кружатся, как снег в поземке, мельтешат не звуками, но образами. И это не удивительно: я привык не разговаривать сутками.

Снейп появляется раньше остальных и быстро уносит книги, даже не пересчитав. Не знаю, заметил ли он пропажу. Но когда он возвращается, то спрашивает только:

– Значит, придумал, Поттер?

– Ага, – безмятежно отвечаю я.

– И что же? Магия крови?

– Нет.

– Пентакли-микрокосмы?

– Опять мимо, профессор.

Смешно: он сейчас похож на студента, не знающего ответ и неуверенного выуживающего из запасников знаний последние крохи. Никогда бы не подумал, что смогу говорить со Снейпом… с позиции силы.

– Три-девять-тринадцать? – продолжает гадать он.

Я только трясу головой.

– Квимбанда? – это уже совсем неуверенно.

Но я тоже знаю теперь, что такое квимбанда.

Почему он не может предположить самого простого? Решение – элементарно и элегантно, и только такой неуч, как я, мог ждать подсказки от мадмуазель Мадлен.

– Круг, – милостиво сообщаю я ему. – Круг силы.

– Ого, Поттер! Скромненько, ничего не скажешь. А остальные согласятся?

– Они смогут отказать Альбусу? – отвечаю я вопросом на вопрос.

– Банально, но даже я начинаю думать, что Распределительная Шляпа все-таки промахнулась с Гриффиндором.

– Профессор, я совсем не такой. Жизнь заставила, знаете ли…

– Или – смерть? – продолжает он мою мысль.

...Вот за это я его и не люблю: за то, что он может угадать – и произнести.

Вот, собственно, и всё. Первого марта мы стоим в Отделе Пророчеств, и все они – даже Снейп – делают вид, что оказались здесь случайно, просто по стечению обстоятельств. Билли Уизли опаздывает, но впереди у нас – целый день, поэтому я даже и нервничать не хочу.

Люпин и Минерва мирно обсуждают какие-то школьные проблемы, что-то про учебные планы и дополнительные часы, а декан Слизерина, якобы увлеченно пересчитывая ступеньки, ревниво прислушивается к их тихому разговору. Ну да, я же видел клепсидры с шарами в Хогвартсе: Гриффиндор безнадежно застрял на третьем месте и догнать лидирующий Слизерин уже невозможно. Со следующего года они собираются возобновить квиддичный турнир, и Мак-Гоннагал, когда я заходил в школу, вполне светски жаловалась мне на отсутствие достойного ловца.

…И я думаю, что, может быть, завтра, я вспомню – как это: поймать снитч.

Ах да, мне же разрешили посетить Хогвартс. Поздно вечером, когда ученики уже в спальнях. Не знаю, зачем Альбус устроил мне… такую прощальную экскурсию, потому что весь наш последний разговор можно было провести и в «Трех метлах». Тем более что мы сидели в той самой комнате, где когда-то Розмерта жаловалась Фаджу и Дамблдору на дементоров.

И я сказал ей потом: « Это у вас специальное помещение для бесед о Сириусе Блэке?», потому что всё никак не мог вспомнить, откуда мне знакома обстановка маленькой гостиной. И только когда она быстро подошла к двери, прислушиваясь, сообразил, что видел её именно здесь и именно такой, спрятавшись под мантией-неведимкой.

А Розмерта, в ответ на мой вопрос, просто протянула руку и погладила меня по голове, и мы, наверное, были в чем-то похожи: у неё нет детей, а у меня нет родителей, и между нами – всего-навсего одна черточка, один общий знаменатель, одно имя.

Мысли делают прихотливую петлю и снова возвращаются к Сириусу. Вот так всегда.

– У меня не так много времени, – строго говорит подошедший Билли.

Не хочется об этом думать, но, кажется, он поверил в статью из «Пророка». Или просто устал. Или – у Молли опять обострение… точно, весна же начинается. Я почти не разговаривал с ним с тех пор, как они… остались вдвоем. Точнее, Билли остался один, потому что миссис Уизли уже два года – в Святом Мунго.

Я навещал её поначалу, но при виде меня она все время начинала плакать, просто из её выцветших глаз начинали течь слезы – не останавливаясь, двумя ровными ручейками, стекая на шею и на зеленый больничный халат, и я не смог. Если бы она кричала, говорила хоть что-нибудь, бормотала чушь, как другие сумасшедшие, я бы выдержал. Но эти слезы в тишине…

Тишина – вот что невыносимо, на самом-то деле. И именно она преследует меня.

– Гарри, – дергает меня за рукав Тонкс.

Завтра я перестану бояться тишины.

Я аккуратно расставляю их полукругом; Ремус – в центре, точно напротив Арки. Я все-таки решил оставить Снейпа и Минерву с краев, чтобы Билли и Тонкс оказались зажаты между полюсами силы – так им будет легче.

Все смотрят на меня внимательно, а я поднимаю палочку, обвожу их плавной дугой, и тихо командую:

– Экспеллиармус.

Я знал, что это получится. Что мне хватит сил. Пять их палочек с легким стуком падают к моим ногам. Все пять. Одновременно.

И это им не нравится. Очень.

– Пожалуйста, не волнуйтесь. Они вам не понадобятся сейчас.

Я знаю, что так делать нехорошо, но просто пододвигаю палочки ногой к Арке, подальше от них. И отправляю свою туда же.

– Я даже не прошу вас думать о нем. Возьмитесь за руки.

Ладонь проскальзывает в ладонь, они чуть-чуть раздвигаются, образуя что-то вроде детского хоровода. С четырьмя всё ясно; я смотрю на Ремуса – и он отвечает мне теплым взглядом.

«Ты ничего не сможешь сделать, Гарри…ничего… его уже не вернуть…»

– Пожалуйста, – повторяю я, чувствуя, что голос дрожит, и эта слабость ужасна и жалка, но ничего не могу с собой поделать. – Пожалуйста. Не думайте о нем. Просто помогите мне.

Снейп выпрямляется – значит, и с этими словами я угадал.

Я протягиваю руки и шепчу: «Давай, солнышко», и за их спинами вырастает сияющий купол.

Вот и всё. Я бросаю еще один взгляд на Люпина – он сосредоточен и теперь смотрит в пол. Но это неважно.

Я поворачиваюсь к ним спиной, и серая ткань мажет меня по лицу, отодвигаясь.

***

Там здорово, за Завесой.

И – не тихо, хвала Мерлину. Бормочущие что-то голоса сопровождают меня, пока я оглядываюсь, пока осторожно делаю первый шаг… там.

Никогда бы подумал, что серый цвет может быть таким красивым: все его оттенки, от почти перламутрового до самого насыщенного, переливаются неожиданной серой радугой. Полосами и спиралями, мягкими, обволакивающими, умиротворяющими.

Я ждал страха. Боли. Отчаяния и одиночества. А здесь – так спокойно, и только я нарушаю однообразие и покой ярким пятном света.

Я двигаюсь наугад, точнее свет ведет меня, подталкивая и направляя, путь кажется бесконечным, и я не знаю, сколько прошло времени – десять минут? Час?

Жемчужная серость прохладна и приятна, голоса сливаются в ровный шум, но резко замолкают, когда я…

Это – просто искра на очередном переходе от светло-серого к темному.

Она… она так нелепа, так чужда этой гармонии, так неуместна здесь, что у меня перехватывает дух.

Я делаю еще несколько шагов и замираю.

Я так и знал.

Ты ничего не можешь сделать нормально, Гарри Поттер. Ну, кроме как воевать с Вольдемортом.

Ты – последний идиот, размазня и…

Твое тело не слушается тебя.

Ты – сексуально озабоченный маньяк.

Очень вовремя.

Просто всю жизнь именно об этом и мечтал.

Зачем тебе возвращать Сириуса?

Сядь и подрочи, сними напряжение, победи эту, такую приятную, такую сладкую тяжесть внизу живота.

По крайней мере, тогда идти будет удобнее, и член не будет тереться о джинсы, потому что трусов я не чувствую вообще, и все мысли, все силы стекают туда, вниз, и хочется только одного: опуститься в туман, сесть на пол, как тогда, на Гриммаулд-Плейс, и…

Мне кажется, если я сделаю это, я даже смогу прислониться спиной к его закрытой двери. И услышать его дыхание.

Но я делаю шаг к искре, это неприятно, потому что внутри все пульсирует и ноет. Десяток шагов растягиваются в вечности.

Только все равно – я приближаюсь.

И вижу.

Где-то я это читал? Муж, облеченный светом?

Потому что это его профиль, полускрытый выбившимися из хвоста прядями, и его рука – тонкая, с выступающей косточкой на запястье, и он чуть сутулится, глядя вниз, не замечая меня.

Почему-то мне кажется, что здесь нельзя произнести ни слова.

Поэтому я просто дотрагиваюсь до его острого локтя, а потом разворачиваю его к себе.

И когда из света начинает проявляться его лицо – совсем не изменившееся, все встает на свои места.

Я сделал это.

И тут его свет и мой – сливаются, вспышка ослепляет, а сфера начинает расползаться радужными пузырями, меня тащит куда-то в сторону, а потом просто разрывает пополам, кажется.

Я еще цепляюсь за его руку, и вижу блеклое полотно, и огоньки светильников, и испуганные лица, и чьи-то глаза, в которых танцуют золотые искорки, и серая спираль подхватывает меня, отшвыривая вверх.

Конец 1 части.

Пролог.

***

Это – очень странное место. Совсем непохожее на те, что я видел столько раз. Здесь весна, и сухая черная земля кое-где проглядывает сквозь ярко-зеленую траву. Почему-то именно эти проплешины убеждают меня в реальности происходящего.

Луг плавно спускается с небольшого холма к реке; стволы раскидистых ветел еще видны в дымке зелени, воздух свежий, и вообще, все просто замечательно.

Я понимаю, что вижу этот обыкновенный, на самом-то деле, пейзаж так, будто я птица – картинка движется постепенно сужающимися кругами, пока я не замечаю распростертое на земле тело. Кто-то лежит на темно-коричневой мантии с закрытыми глазами.

Это – я?

И тут полет внезапно обрывается, и я падаю – прямо в это бессильное тело.

…Трава очень нежная, и земля кажется мягкой. Около моей головы нагло тянется к солнцу желтый одуванчик, а у реки начинают о чем-то чирикать птицы.

Я не совсем понимаю, зачем я здесь. Это – не луг из моих снов, но почему-то мне кажется, что я знаю это место. Кто-то рассказывал мне о нем.

Кто? Когда?

Я пытаюсь пошевелить губами, чтобы спросить об этом ярко-синее высокое небо или почти белое ослепительное солнце, но губы не слушаются меня.

И еще: что-то изменилось внутри. Мне не холодно, но жар… жар, с которым я прожил столько, к которому успел привыкнуть, как привыкают к фантомным болям, исчез.

И я не могу вспомнить, что бы это могло значить?

…Я знаю, что могу понимать язык змей. А теперь еще – и читать их мысли. Недалеко от меня, где-то под корнями травы, копошится в своих ходах медянка, и я знаю, что она довольно вспоминает прошедший пару дней назад дождь – «доошшшдддььь», думает она, – земля стала совсем мягкой.

И мне нравится, что теперь я умею и это.

А еще я начинаю различать слова в птичьем щебете, они пока невнятны, но я привыкну – ведь у меня в запасе вечность, наверное.

Этот мир – огромен и прекрасен, пусть и заключен в границах луга, реки и неба. Его можно познавать, с ним можно дружить, он совершенен.

Только тревожное чувство глубоко внутри меня, какая-то холодная струйка, скользящая по позвоночнику, напоминает, что чего-то здесь не хватает.

Или – кого-то?

…Я думаю, что это навсегда. Наверху, там, где небо сплавляется с солнцем, парит, раскинув острые крылья, птица. Кружится, или вдруг замирает, как будто она подвешена на невидимой нити. Это – не сова, я уверен, почему-то я много знаю про сов, хотя не видел их здесь.

Когда-нибудь сквозь меня прорастет трава, и птицы, змеи, мелкое полевое зверьё перестанут воспринимать меня как что-то чужеродное. Я перекрываю их привычные тропы, я оскверняю обыденный пейзаж, я принес запахи и силу другого мира – отчаянного и беспокойного.

Рано или поздно это кончится, и я растворюсь в бесконечном сегодня. Так же, как растворился и исчез мой свет. Став обыкновенным желто-белым пятном на небосводе.

Но пока моя тревога клубится, как туман над рекой, поднимается выше по холму, расползаясь, а потом уплывает в небо причудливыми облаками. Я так хочу удержать её. Почему-то.

Я должен был успеть сделать… Успел?

Пока ответ на такой простой вопрос кажется мне очень важным.

Но я не знаю ответа.

Часть 2. Сириус.

…Мог бы признаться в любви

Я мог бы признаться тебе в любви.

Но разве ты этого хочешь?

И разве это что-то меняет?

Б.Г.

Он – замечательный. Вот сейчас, когда он стоит рядом со мной, сжимая моё плечо, успокаивая, ободряя, просто молчит – это лучше всего свидетельствует о том, что я жив.

Я жив, да.

Ремус осторожно, словно я рассыплюсь, как ветхий пергамент от малейшего резкого движения, отводит меня к окну.

– Как ты себя чувствуешь, Сириус?

Он почти не выделяет эти «ты» и «себя», но чуть изменившая интонация объединяет нас, отрезая от всего окружающего, воздвигая маленький заборчик, в котором полно щелей и дырок, но он всегда присутствует в наших разговорах.

– Все хорошо, Рем. Со мной все хорошо.

И тут он стискивает мои виски, заставляя смотреть прямо ему в глаза – как будто нам не под сорок, а снова шестнадцать лет, и какая-нибудь шалость удалась. Вот что никогда не меняется: его взгляд. Теплый, золотые искорки в карих глазах. Словно запускают хроноворот.

– Ты должен успокоиться, Бродяга. Будем надеяться, что с ним ничего серьезного не случилось. Гарри – сильный волшебник.

«Гарри – сильный волшебник». К этому тоже надо привыкнуть. Я никогда не сомневался в этом, но слышать это вот так, простой констатацией факта, странно.

– Конечно, Луни, конечно, – я киваю в ответ и неловко выворачиваюсь из его ладоней.

«Сильный волшебник». Не мальчишка и не подросток, нет.

Я отворачиваюсь к кровати. Пыльный балдахин отвратительно-чопорен, но очень подходит к моменту. Балдахину, наверное, кажется, что здесь проходит церемония. Прощания.

Я, мать их, ни минуты не сомневаюсь, что даже грязные тряпки в этом доме могут соображать или чувствовать.

Поэтому все так тихо и торжественно. Даже матушка моя, чтоб ей, промолчала ехидно, пока я нес его на второй этаж в спальни.

Странно, что я не увидел Ремуса в первый момент, хотя он практически нависал надо мной, беспокойно заглядывая в лицо. Я почувствовал его. Гарри. Скосил глаза – и точно: металлическая дужка очков, прячущаяся в отросших волосах, острый нос и по-прежнему худая шея, пальцы с обкусанными ногтями – вроде бы ничего не изменилось.

Так мне показалось.

Только когда стало ясно, что наши Эннервейты не помогают, и быстро он в себя не придет, а Министерство – это, конечно, клиника, но не в том смысле, и надо сматываться скорее, я подхватил его на руки, чтобы донести до камина.

Он был другим. Совсем другим.

Ремус что-то бормотал про левитацию, беспокоясь, вероятно, о моей магической силе. Или физическом здоровье. Чушь, всё было в норме.

Я должен был понять, что Гарри вырос. Что обвисающее в моих руках тело принадлежит молодому человеку, а не подростку, не так он уж и худ, и явно силён, и… Улучив момент, я наклоняю голову и утыкаюсь носом в его шею. Все в порядке. Это – его запах, запах Гарри, его-то я помню с самой первой нашей встречи на детской площадке у дома его уродов-опекунов. К остальному я привыкну.

…Даже к тому, что мы направляемся не в Мунго. А почему-то ко мне домой. Даже к тому, что со мной идут только Ремус и Тонкс.

Я сам удивляюсь своему терпению. Тому, что я стою рядом с Ремусом и молчу, пока Тонкс гремит посудой на кухне, пытаясь приготовить… что? Обед? Ужин?

– Какой сегодня день, – только и могу спросить я.

– Первое марта заканчивается, – устало отвечает Ремус и опускается на стул. – С возвращением, Сириус.

И пытается улыбнуться.

Часть 5