Глава 9, часть 2

Глава 10

…Что ни говорил бы мысленно Министр Магии в ночной тишине своей спальни, как бы ни старался не думать о пресловутом «белом драконе», но обманывать себя он не привык с детства. Это именно отношения – те самые, которых он не хотел, которые были ему не нужны… и которые с каждой встречей затягивают его всё глубже и глубже. По пятницам Гарри отправляет ему Патронуса, а в выходные Кингсли аппарирует в дом на Гриммо – он проводит там большинство субботних вечеров, за исключением тех, что отданы работе. И уже даже не удивляется себе.

Вечера протекают в разговорах. Не то чтобы у девятнадцатилетнего мальчишки и зрелого мужчины было много общего, но Шеклболт очень старается найти темы, интересные обоим. Исключительно нейтральные: в основном они говорят об учёбе Поттера и о происходящем в стране. Прошлое Гарри всплывает в беседах очень редко и скудно, а боггарт, колдография и спальня Сириуса – и вовсе никогда; тем не менее, Кингсли и не думает форсировать события. Он очень хорошо понимает, что Гарри Поттер сейчас чувствует себя крайне неуютно. Древнее прошло, теперь всё новое*, как сказала когда–то, тысячу лет назад, на выпускном вечере авроратской Школы Энни Черритон, однокурсница Шеклболта – та, что к любой ситуации могла подобрать подходящую цитату из маггловского Святого Писания. Министр чувствует: мальчишка оказался словно меж двух огней: всё ещё помнит свою боль и ужас – но помнит и то, что именно Кингсли избавил его от страшного груза мыслей о собственной извращённости, подставил плечо, когда не на кого было опереться. Ведь Поттер очень замкнут, он не смог бы поделиться такой проблемой с кем–то из семьи своей невесты, а больше ему и обратиться не к кому. И – кожей, нутром, обонянием – Шеклболт ощущает заинтересованность Гарри – здорового молодого парня, которому, ко всему прочему, ещё и просто хочется секса. Однако он уверен: жизнь Поттера не дала ему большого опыта в отношениях – Кингсли подозревает, что число школьных романов мальчишки стремится к нулю; значит, остаётся только Джиневра, которая, по слухам, была влюблена в него с детства и теперь ревностно охраняет своё. Парень просто не знает, что делать дальше: он не силён во флирте (если вообще возможность флирта с сорокапятилетним мужчиной укладывается у него в голове) и не может сделать решительный шаг: храбрости Гарри не занимать, но он слишком молод и чересчур боится отказа. Сейчас Поттер стоит на распутье, и Кингсли уже не знает, чего ему хочется больше: чтобы Избранный пошёл своей дорогой – или чтобы наконец повернулся к нему.

С каждым днём Шеклболт всё больше и больше поддаётся очарованию мальчишки. Эти быстрые взгляды исподлобья, неподдельный интерес к разговорам, румянец на юношеских щеках… Чем–то Гарри напоминает ему Фабиана на первых курсах – та же привязчивость, пылкость, умение смеяться над собой. Мальчишке явно неуютно от собственной популярности, и иногда он с иронией замечает, что боится после смерти оказаться в гробнице ало–золотого цвета, куда будут водить на поклон школьников. Он с нежностью говорит о Грейнджер и Рональде Уизли, с ласковой снисходительностью – об Артуре и Молли, с любовью – о крестнике, маленьком сыне Люпина. Очень любит своего бывшего декана, избегает разговоров о Снейпе, болезненно относится к памяти Дамблдора и терпеть не может Скитер. Он любознателен и постоянно расспрашивает Шеклболта о его работе в бытность аврором. С удовольствием участвует в спаррингах – Кингсли чувствует себя огромным книззлом, который легонько трогает лапой котёнка – маленького, но обладающего уже весьма крепкими когтями. Внимательно выслушивает рекомендации Шеклболта по поводу учёбы, читает всё, что ему посоветовали, и не стесняется задавать вопросы. Он будет отличным профессионалом – у Кингсли чутьё на таких…

А ещё Шеклболт его хочет. И, впервые осознав это, прижигает себя клеймом озабоченного животного.

…Неделя идёт за неделей, в конце лета Поттер уезжает с Рональдом, Гермионой – и, разумеется, Джиневрой – на каникулы во Францию. Он вернётся только к началу занятий в Школе. Кингсли почти рад этому – последнее время в их разговорах стали возникать тягучие паузы, заполненные щекочущим ноздри дымком сигарет и шуршанием диванной обивки – паузы, во время которых страх не выдержать и положить ладонь на чужое плечо наливает всё тело выматывающей, болезненно–сладкой тревогой. Разговоры – это прекрасно, но их уже слишком мало, мало обоим, и Кингсли понимает это так отчётливо, словно кто–то безликий и жаркий шепчет ему на ухо «Прикоснись к нему…». Когда Поттера нет в поле зрения, справиться с наваждением легко, тем более что работа не даёт расслабиться: оппозиция не дремлет, да и других проблем хватает. Шеклболт почти не вспоминает о мальчишке весь месяц, но когда поздним августовским вечером в его камине появляется знакомая растрёпанная голова, министр приветствует Гарри с пугающей его самого радостью.

Ставший традиционным обед на Гриммо в этот раз завершается не так, как обычно. Поттер, загорелый и без умолку болтающий, демонстрирующий глянцевые колдографии и сувенирные безделушки, неожиданно предлагает Кингсли «пойти прогуляться». На часах почти восемь, и в воскресенье Шеклболту предстоит весь день посвятить проекту бюджета на следующий год, но зелёные глазищи Гарри так сияют, что Кингсли всё–таки соглашается.

– С чего тебя вдруг потянуло на улицу? – спрашивает Шеклболт, когда они выходят на площадь и пробираются в тот самый закуток, откуда обычно аппарируют посетители дома на Гриммо.

– Не знаю… привык, пока жил у Делакуров, – рассеянно отвечает Поттер. – Мы там каждый вечер гулять ходили.

– Понятно. Куда ты хочешь пойти?

– Слушай… я тут подумал, у меня ведь есть маггловские деньги. Давай дойдём до подземки, а там разберёмся.

Неужели мальчишка боится невольных объятий во время аппарации?..

– Хорошо, – отвечает Кингсли. Трансфигурированная из мантии куртка слегка жмёт ему в плечах. – Пошли прогуляемся.

Ему приходит в голову идея показать Гарри район бывших портовых доков. В девяносто седьмом году Шеклболт иногда бродил там: вид старых маггловских механизмов – подъёмных кранов, частей шлюзов и швартовочных сооружений, которые прихотливый ум архитекторов превратил в украшения, – странным образом успокаивал его. Они добираются подземкой до станции Canada Water и, переговариваясь, бредут к набережной. В кофейно-чёрном небе каплями взбитых сливок белеют звёзды, прозрачные шары фонарей налиты золотистым светом, словно пузатые бокалы – сидром. Плеск свинцовой воды смешивается с городским шумом. От воды веет холодом, Гарри ёжится, достаёт из карманов две крохотные склянки и заклинанием возвращает им исходный вид – это бутылки усладэля.

– Будешь?

– Нам только не хватало разборок с маггловской полицией, – замечает Кингсли, но усладэль, тем не менее, берёт, на мгновение коснувшись поттеровских пальцев и ощутив их тепло.

– Да ладно, – легкомысленно замечает мальчишка, – мы в том семестре Обливиэйты проходили…

Они останавливаются у старинной маггловской пушки. Гарри одним махом опустошает почти половину бутылки и проводит ладонью по жирно блестящему чугуну, размазывая капельки осевшей влаги. Взбесившееся воображение Шеклболта моментально рисует ему весьма откровенную картину, и Министр торопливо подносит напиток к губам.

– Парень, ты хоть понимаешь, что такое непрофессионально наложенный Обливиэйт? – интересуется он. – Я сам не рискую его применять, когда рядом грамотный обливиатор. Ты…

Поттер вдруг прыскает, давясь смехом и усладэлем одновременно. Кингсли забирает у него бутылку, хлопает по спине, ощущая твёрдые выпуклости лопаток под тканью свитера. Гарри машет руками, приседает и заходится хохотом.

– Что вас так развеселило, курсант Поттер? – хмыкает Кингсли, поднимая ржущего мальчишку на ноги. Тот вытирает выступившие слёзы и приваливается спиной к высокому деревянному лафету.

– Да вспомнил… как Гермиона первый раз обливиэйтила…

– Кого это?

– Ты не поверишь – Долохова.

Шеклболт вздрагивает при звуке ненавистного имени.

– Мерлин. Когда это было?

– Я не рассказывал? Ну да, – Гарри откидывает голову назад, подставляя лицо прохладному ветру, – не рассказывал, конечно… Они с Роулом нас срисовали в одном кафе… сразу после свадьбы Билла, когда мы скрывались. Слушай, это счастье, что у меня отцовская мантия с собой была – иначе живыми точно бы не ушли. До сих пор не понимаю, как у нас с Герм получилось их обездвижить: я потом досье читал… ну, повезло, короче. А Гермиона… – он вновь неудержимо хохочет, – знаешь, такая серьёзная, нахмурилась… «я теорию знаю…» – и р–раз палочкой! А у него глаза в разные стороны как посмотрят!

...Блеск зубов в розовой мякоти рта... размытый холодным воздухом, но всё равно сладкий и острый запах молодого тела... смуглая шея, которую так и тянет прихватить зубами... Кингсли, теряя последние остатки здравого смысла, отбрасывает бутылку, хватает мальчишку за плечи и всем телом прижимает его к шершавому дереву лафета. Поцелуй неистов и жаден: Шеклболт по–звериному впивается в прохладные губы и чувствует, как обмякший в его руках парень неловко, но с готовностью толкается языком навстречу. Гарри судорожно вдыхает, обнимает Кингсли – словно в тот раз, в тишине блэковской спальни... Министр ощущает, как щекочет пальцы шерсть маггловского свитера, как мгновенно возбудившийся Поттер, постанывая, трётся пахом о его бедро... Блядь, что я делаю? Что… на хрен!

– Ко мне домой, – рычит Кингсли, притягивая Гарри ещё теснее. Тот утыкается ему в шею, дрожит, цепляясь за скользкую ткань куртки. Последняя связная мысль: надо собраться, а то по прибытии можно не досчитаться чего-нибудь крайне необходимого... Потом хлопок, головокружение, удар плечом об угол платяного шкафа: непостижимым образом они аппарировали не в гостиную, а прямо в шеклболтовскую спальню, треск и шуршание срываемой одежды – и горячее марево безумия, и только шум крови в ушах, и жаркое забытьё…

Утром Кингсли просыпается от того, что поттеровское колено упёрлось ему прямо в яйца – и нельзя сказать, чтобы это было очень приятно. Он поворачивается на бок, и сонный мальчишка доверчиво прижимается щекой к его спине, перебрасывая через любовника тёплую руку. Шеклболт бездумно гладит эту руку, переплетая пальцы с пальцами Гарри.

Вчера он так и не взял его. Когда Кингсли, тяжело дыша, срывал с мальчишки одежду, когда сдёргивал с кровати покрывало и опрокидывал Гарри на хрусткие простыни, когда водил губами по шее, напрягшимся соскам и тёплому животу, то просто заходился от сумасшедшего ощущения вседозволенности. Но стоило ему огладить задницу парня, тот сразу же вздрогнул, напрягся — и Шеклболт моментально взял себя в руки. Больше всего он опасался повторить то, что произошло на Гриммо. В памяти моментально всплыл полумрак гостиной и Сириус – его ладонь, скользящая по волосам Гарри, болезненная нежность в серых глазах… И Кингсли интуитивно повёл себя так, как мог бы Блэк – пальцы словно стали пальцами Сириуса, их движения замедлились, налились мягкой лаской. Он передвинул ладони на бёдра мальчика, несколько раз глубоко выдохнул, стараясь привести себя в относительное равновесие, и втянул в рот его твёрдый член. Гарри ахнул и неловко скользнул пальцами по затылку Шеклболта. Потом дёрнулся, вырываясь, покраснел до ушей и перевернулся, ложась головой к паху Кингсли. Губы неумело скользнули по члену – мальчишка сосал его, как конфету, вздрагивая от непривычного вкуса. Правда, длилось это меньше минуты – вскоре Гарри вскрикнул и кончил – Кингсли едва успел отстраниться, чтобы зубы курсанта Поттера не лишили Министра Магии одного из его главных достоинств. Шеклболт, впрочем, отстал ненамного – хватило нескольких резких движений кулака, и его сперма выплеснулась на живот Гарри. Позже, когда Кингсли очистил их обоих заклинанием и улёгся рядом, Поттер неловко и торопливо пробормотал что–то ему в подмышку, но Шеклболт прервал извинения мягким поцелуем.

…Гарри начинает копошиться за спиной любовника, медленно высвобождает руку и садится. Кингсли разворачивается к нему, смотрит долгим взглядом в растерянное лицо, касается щеки. Парень опускает голову.

– Прости… ну, за вчерашнее. Я не особо–то…

– Вчера всё было прекрасно, – отвечает Шеклболт. И, уловив тень вопроса в зелёных глазах, добавляет – внешне спокойно, однако с чувством, будто он прыгает в омут: – Но ты прав, тебе действительно… требуется практика.

Гарри вдруг улыбается, морща нос – совсем как его мать на колдографии.

– И ты поможешь мне… пройти эту практику?

– Ты уверен, что этого хочешь?

– Да. Очень.

– Тогда нам нужно кое о чём поговорить.

Кингсли усаживается, глядя в посерьёзневшее лицо мальчишки. И вновь вспоминает Сириуса – взгляд Гарри чем–то напоминает ему погибшего любовника… он встряхивает головой, отгоняя непрошеные и до сих пор тяжёлые воспоминания.

– Ты понимаешь, что наши отношения придётся скрывать?

После довольно долгой паузы Гарри хмуро кивает.

– Да, конечно.

– Внебрачная связь Министра Магии с человеком намного младше него, со вчерашним школьником, к тому же – настолько популярной личностью, никогда не вызовет одобрения общества. И ещё… давай поговорим начистоту – что насчёт Джиневры Уизли? – Шеклболт чувствует себя отцом семейства, выясняющего у ухажёра дочери, каковы его намерения. Глаза Гарри тускнеют, он вновь опускает голову.

– Малыш… скажи мне – ты её любишь? – мягко спрашивает Кингсли.

– Не знаю… – тихо отвечает Избранный. – Теперь – не знаю.

– Что значит «теперь»? После вчерашнего? Или…

– Нет. Уже год, наверное… мы как–то отдалились… – Гарри нервно тянет край простыни, и Шеклболт, не выдержав, привлекает его к себе, обнимая за плечи.

– Расскажи, если хочешь, – негромко говорит он, касаясь губами виска любовника. Тот некоторое время молчит, потом расслабляется в объятиях Кингсли.

– Понимаешь, – словно нехотя отвечает мальчишка, – после войны… всё было так странно. Я даже не поговорил с ней в то утро – ну, после Битвы, – мне казалось, впереди куча времени. Ты помнишь, что началось потом: репортёры, всякое прочее… Нас фотографировали вместе, она была такая красивая… Молли всё время плакала… А вечером… ты знаешь, мне некуда было пойти, на Гриммо я не хотел… не мог ещё, просто не мог. После пресс–конференции Джинни сказала, чтобы я шёл к ним домой… они постелют мне в комнате Чарли и Билла… а потом… ну, ночью…

– Она пришла к тебе?

– Да. Это было охренительно. Я весь год мечтал, как мы… знаешь, почему–то особенно зимой, в лесу.

– А потом?

– Потом? Мы же ещё год учились. На одном курсе теперь, представляешь? А по выходным нам разрешали аппарировать в Нору. Мы сидели у камина, целовались… приходила Молли, звала нас ужинать и улыбалась. – Гарри говорит задумчиво и грустно. – Рон мечтал, как мы поступим в Школу, Гермиона смеялась, а Артур расспрашивал её родителей про подземку и телевидение… так здорово тогда было.

– Дальше было уже не так здорово? – осторожно спрашивает Кингсли. Поттер кивает.

– Да. Её взяли в команду, а я начал учиться. Мы виделись раз в неделю, она говорила только о тренировках и месте в Высшей Лиге… злилась, если мы с Роном и Гермионой куда–то ходили без неё. Сейчас стало как–то попроще, но год назад мы чуть не расстались.

«Умная девочка – поняла, что ведёт себя неправильно, и сменила тактику», – думает Шеклболт, перебирая волосы Гарри.

– Скажи мне, ты хочешь иметь семью?

– Уизли и есть моя семья, – твёрдо отвечает Поттер. – Но в будущем – да. Я хотел бы… и детей, конечно.

Кингсли приподнимает его лицо за подбородок.

– Хорошо. Значит, так и будет. А мы с тобой – это мы с тобой. То, что происходит между нами – это только наше, Гарри, запомни. Жизнь всё расставит по местам.

– Да, – мальчишка всем телом приникает к нему, его дыхание согревает грудь Шелкболта. Тот касается губами смуглого лба. Пусть всё идёт, как идёт.

Глава 10, часть 2