Автор: Mavis Claire
Бета: Elga
Автору помогали: Resurrection, Мильва, Lecter jr

Пэйринг: Сириус Блэк, Джеймс Поттер

Рейтинг: R
Жанр: angst

Саммари: Сириус Блэк умер. И это – канон

Дисклеймер: канон принадлежит Роулинг, его трактовка – команде

Примечание: автор благодарит команду "Бонус Трек" за поддержку и дружескую помощь. Тема Битвы: "Невозможное – возможно"

Сириусу Блэку и Джеймсу Поттеру, с любовью.

День, когда всё закончилось, а Сириус Блэк почувствовал себя богом

Тишина оглушала.

Тишина была невероятной – плотной и… абсолютной, даже без звона в ушах – а куда же без звона после Ступефая?

Он успел удивиться тому, как легко и незаметно закончилось действие заклинания. Он хотел хмыкнуть, хотя бы потому, что на Аваду у Беллатрикс не хватило сил. И потому, что стоит только сделать шаг вперед, отодвинуть невесомую, колышущуюся преграду, отделявшую его от зала, где остались все, где Гарри…

Гарри, проклятье, я должен помочь!

И тебе в кои-то веки повезло, Сириус. Возвращайся скорее.

Нет ничего проще: серая муть вокруг не мешала. Тишина не мешала тоже, он попытался повернуть голову и одновременно дотянуться палочкой до неопрятной ветхой тряпки перед ним. До Завесы.

Слово, которое он подумал, подумал, а не произнес, его мысль, а не движение, послужило сигналом для атаки.

Тишина оказалась везде, она забивала нос, как песок, она, как сухой хлеб, крошилась в мгновенно пересохшем рту, она заменяла кровь чем-то другим, чуждым всему живому, так, что нельзя было вздохнуть, промычать ругательство, шагнуть; ноги вязли в тишине, как в трясине, палочка сгинула в тишине без всякой магии – просто разжались пальцы, и она канула в серое, насовсем, да чтоб ей, палочке, он выживал и так.

И боль тоже можно было пережить, хотя внутри все рвалось, одновременно и везде – отказывая сразу, предавая, и жалкий задыхающийся визг Бродяги внутри был…

Не был.

…Бродяги не было больше: он ушел первым, куда-нибудь далеко, к гончим Дикой охоты, свободным и рьяным; к невысоким холмам под ночным небом, к пьяным июньским полям, и Сириус Блэк умирал в одиночестве. С болью, с тоской, с вечным – теперь точно вечным - чувством вины и со вкусом сухой хлебной корки во рту.

* * *

Слишком пусто и слишком просторно. И можно… дышать?

Почему-то он сразу посмотрел на руки, удивительно чистые белые руки, неестественные, как и его псевдо-вдох. Что именно было не так, Сириус понять не мог, но неожиданная свобода его скорее насторожила, чем обрадовала.

Он осторожно провел ладонью по гладкому полу. Плитка. Никакой палочки. Он взглянул вверх: потолок уходил куда-то высоко, не потолок, а купол, больше напоминавший собор… или?

Сириус сел. Все так же осторожно. Огляделся. Собор мог привидеться ему только сдуру. Это был вокзал. Точнее, один из вокзальных залов. Пустой, лишь несколько рядов стульев. Очень чистый, словно его недавно окатили из шлангов и дали просохнуть. Гулкий, отвечавший эхом на каждое его движение. Как будто этот вокзал - не вокзал был построен именно для него. Убран и вымыт для него. И, черт бы их побрал, неведомых хозяев этого места, они даже приготовили для него одежду.

Почему-то вещи, аккуратно сложенные на ближайшем стуле, успокаивали.

Он встал, не удивляясь ни собственной наготе, ни странной заботе. Более чем странной - достаточно было взглянуть на одежду повнимательней.

И, поднимая лежащий сверху кожаный плащ, он уже точно знал, что увидит.

Плащ – оттуда. Сгинувший в Азкабане, безвозвратно превращенный в тюремное тряпье. Та самая золотая середина, что-то среднее между мантией волшебника и одеждой маггла, никакой не компромисс, как шутила Лили, но объединение.

И оттуда же – сапоги, брюки, рубашка. Они, те, кто заправляют в зале, мать их, даже трусы раздобыли тех времен – обхохочешься. Хорошо, что не детские панталоны, которые так почитала матушка Вальбурга.

Он быстро оделся – никакой молодости одежда не вернет, вещи из прошлого - мелочь, но классная мелочь, здорово, несмотря ни на что. Огляделся – пустота. Чистота. Палочки нет, хотя он точно помнил, что она упала где-то рядом…там.

Но там – не тут. Посмотрим, что они приготовили еще.

Сириус пересек зал, все так же оглядываясь, ожидая оклика, шороха чьих-нибудь шагов, кроме его собственных, движения в тени.

Ничего.

Тогда он встал спиной к дверям, еще раз взглянул через все помещение на противоположную стену – далекую до недосягаемости, там тоже были двери, но он откуда-то точно знал, что в них он выйти не сможет, а оставаться внутри было… невыносимо. Иррациональный страх замкнутого пространства заставил его толкнуть дверь спиной и одновременно развернуться, перешагнуть порог.

Дверь, словно в ответ, подтолкнула его, и Сириус сделал еще один неверный шаг.

Неверный – потому что ослеп.

Но это была удивительная слепота.

* * *

Он не видел, куда вышел. Вот и все. Окружающее тонуло в звездной пыли, которая появилась непонятно откуда – так стайками вылетают притаившиеся докси, или нет, так проливается вода, послушная заклинанию. Вода, а не огонь, потому что звездная пыль была приятна – и на взгляд, и на ощупь, оседала на плаще, на волосах и на ладонях, и сквозь пыль он видел все сразу. Всё везде и ничего вокруг.

Он видел свой собственный дом. Он не хотел считать его своим, но видел: грязный коридор, лестницы, Кричера, замершего у портрета ворчуна Финеаса и кивавшего в ответ на очередную выволочку, наверное.

Он видел Хогвартс: школьники спали в спальнях, две башни, коридор на первом этаже и вечно темное подземелье.

Он видел усадьбы волшебников и квиддичные стадионы, он видел лениво парящих над почти пустым Азкабаном дементоров – и не испытывал никакого страха, наоборот, ему хотелось крикнуть им: «Ау, уроды! Я тут – ну-ка, попробуйте меня достать!»

Он видел Хогсмид и другие поселения, домики, стоящие на отшибе, и Лощину он видел тоже, но в ней – над разрушенным домом и над кладбищем – больше не было боли, его собственной боли, по сравнению с которой дементоры казались игрушками.

И Лондон. Косой переулок, который тоже был пуст: гас свет в квартирах над лавками, совы бесшумно, неяркими тенями, улетали из города на ночную охоту, не спали несколько дежурных гоблинов в Гринготтсе и дракон, тяжело ворочавшийся в подземелье – а он и не знал, что в Гринготтсе есть дракон.

А еще он никогда не задумывался, насколько мал магический мир, спрятанный в остальном бесконечном мире – сейчас, из его далека, мир был похож… на щенка, устроившегося спать на подстилке в углу огромного коридора. Щенок крутился, выбирая место поудобнее, лапы подкашивались, глаза закрывались.

- Спи, - шепнул Сириус в звездную пыль, - спи, малыш, завтра все будет хорошо.

Но щенок все елозил, и его беспокойство передалось Блэку.

И тогда он увидел Министерство. Но не зал в отделе тайн, а атриум.

В атриуме был Гарри. В атриуме был Дамблдор, но с таким же успехом его могло там и не быть. Он… был не нужен. Именно сейчас. Он… мешал. Посреди осколков и обломков около тихих каминов стояла Беллатрикс, и где-то совсем близко был Этот. Но сейчас Сириусу было плевать и на Беллу, и на Вольдеморта.

Гарри, лежавший на полу, вдруг поднял голову и произнес, кривясь и усмехаясь:

- Если смерть – ничто, убей мальчика, Дамблдор.

Сириус видел их так отчетливо, словно стоял рядом.

Искаженное лицо Гарри. Испуганное лицо Альбуса. Альбус Дамблдор, величайший, чтоб ему провалиться, маг современности, замер, словно перед ним был не Гарри, Гарри Поттер, сын Джеймса и Лили, крестник Сириуса, а змея, приготовившаяся к атаке.

Гарри мерз, как будто лежал на льду.

Гарри сгорал, потому что боль была горячей гладкой змеей, сжимавшей его все сильнее, а про боль Сириус теперь знал всё.

Гарри просил убить его, потому что не понимал: это можно исправить. Просто исправить.

Сириус улыбнулся звездной пыли и своей новой силе.

Пыль взвилась над ладонями невесомым поблескивающим облачком, скрутилась забавным водоворотом, повинуясь его приказу, - лед и жар там, в Министерстве, испуганно отступили.

«А еще – я снова увижу Сириуса.

И когда сердце Гарри переполнилось теплым чувством, кольца существа распустились, боль ушла; Гарри лежал на полу лицом вниз, без очков, дрожа так, словно под ним был лед, а не дерево…»

Сириус хотел дотронуться до него, встряхнуть за плечо или просто обнять, но дотронуться не получалось, и тогда он зашептал. Шепот эхом дробился в полутемном разгромленном атриуме, в словах не было особого смысла, но они были нужны, эти слова, хоть какие-нибудь, - и Сириус произносил их, еле шевеля губами, как будто здесь, в его непонятно-где, кто-то мог их подслушать.

Звездная пыль исчезала – так же внезапно, как появилась, стиралась с каждым его словом, оставляя только воспоминание о легкой веселой силе, когда ты одним движением руки можешь отвести смерть от того, кого ты любишь.

Ну и пес с ней, с этой пылью.

Сейчас Сириус ни о чем не жалел.

А когда последние золотые искры, весело переливаясь, словно подмигивая ему на прощание, исчезли, он поднял голову и огляделся.

Перед ним была дорога, уводившая… неизвестно куда – в туман, золотистую дымку, наверное, это звездная пыль подсказывала ему направление, а за спиной – он повернулся – оказалось одно-единственное здание станции, неестественно большое, гулкая серая громада из камня.

Над дверями, из которых он вышел, все тем же золотым светом поблескивали буквы: «Quadrivium».

Сириус пожал плечами и шагнул в туман.

* * *

Здесь не было места ни страху, ни даже настороженности. Как будто они бесследно растаяли вместе со звездной пылью и теперь казались сном, давно услышанной сказкой с плохим концом или чем-то, что происходит с другими.

Ведь если вспомнить, он уже давно, со школьных времен, пожалуй, боялся не абстрактного «чего-то». Он всегда боялся за кого-то, в тщетных своих попытках защитить – не зря же он был сторожевым псом. И пусть Бродяги не было больше рядом, ни с ним, ни в нем, сегодня – если здесь существовало «сегодня» - он смог сделать хоть что-то для Гарри. Даже отсюда. Наверное, можно было уничтожить Беллу. Отомстить. Или Вольдеморта – Сириус представил, как дьявольское отродье тонет в звездной пыли, задыхаясь в такой же тишине, только не серой, а золотой. Ему, Сириусу, хватило бы сил. Но главным было – защитить Гарри. Может быть, неправильный ход.

Но он же был сторожевым псом.

Теперь Бродяга будет другим. Свободным. Охотником. Где-нибудь там, где из-под Полых Холмов выносится Дикая Охота под тревожные звуки рожков и труб, и всё живое на много миль вокруг замирает, и пусть Бродяге сопутствует удача на его пути.

- Эй, – Сириус произнес это вслух. – Эй. Ты меня слышишь?

Что он ожидал услышать в ответ, остановившись посреди тумана? Далекий лай? Знакомое фырканье?

Но он все равно сказал – в никуда, отвернувшись от предназначенной ему дороги.

- Ты там смотри. Не трогай оленей, - подумал и добавил: - И с волками поосторожнее, неугомонный. Знаю я тебя.

Хоть бы гавкнул в ответ, зараза такая.

Конечно, со стороны всё это могло показаться глупой игрой. Или не менее глупой бравадой. Или просто бредом сумасшедшего. Но Сириуса столько лет считали неблагодарным сыном, хулиганом и отморозком, а потом – самым верным слугой-предателем-маньяком-убийцей, что к мнениям со стороны у него выработался устойчивый иммунитет. А может, не выработался, а был всегда – иначе такому Блэку и выжить бы не удалось.

Просто он должен был напомнить. Не себе – Бродяге. На всякий случай.

* * *

Невидимая дорога шла под гору пологим плавным спуском; туман, вместо того, чтобы сгуститься, как полагается в низинах, рассеивался – Сириус видел неясные контуры строений, расплывчатые, словно смотришь сквозь слезы. Если это деревня или городок… Он принюхался – нет, ничем живым не пахло. Это было сложно понять, а объяснить вообще невозможно – Бродяги не было, а навыки и память остались, он с шестнадцати лет привык рассчитывать на свое не-человеческое чутье, на то, что их - двое, и отказаться от этого сразу не получалось, конечно.

Но живого и в самом деле не было. Ни знакомых запахов сонных домов: камень или дерево, еда, постель, люди. Ни запахов следов на дороге, детских, женских, мужских. Пахло какими-то цветами, но не садовыми, а полевыми, и еще – тянуло свежим и холодным от какой-то далекой воды.

Ну не ночью же это выяснять?

Тем более что он увидел цель своей прогулки. Или похода.

Похоже, дорога упиралась в одинокий огонек. Там заканчивался туман. Там, почему-то подумал Сириус, заканчивалось все.

Это был дом. Скорее всего, такой же, как все, тонувшие в тумане. Обыкновенный одноэтажный дом с полуоткрытой дверью и освещенным окном.

И там его ждут.

Ждут, он уверен.

Он не остановился на крыльце, только задержал дыхание, поднявшись по ступеням так же размеренно, как шел от станции, толкнул дверь кончиками пальцев и только тогда вдохнул.

Глупец. Вечный, неискоренимый глупец.

Дом был пуст. Издевательски пуст, - понял он через минуту, потому что единственная комната…

Единственная комната в доме выглядела более чем гостеприимно. Для него – точно. Но гостеприимство оказалось таким, что он опять пожалел о том, что нет палочки – без неё ликвидировать обстановку было куда сложнее.

Золото, опять золото, только не такое, как у звездной пыли. Вызывающее, на красном фоне - полог над единственной кроватью, и незадернутые шторы, и золотой узор по стенам – гриффиндорская спальня, располагайтесь.

Мать их. Гриффиндорская спальня на одного. Гриффиндорская спальня на одного, понятно?

В доме на Гриммо всё было бы по-другому. Да и в любом другом доме – там. Не злость от столкновения с чем-то противным самой твоей природе, нет, просто веселая ярость, за которой немедленно следует действие, но сейчас… Здесь и сейчас его чувства оказались странно притуплены, загнаны… да в тот же самый туман, увязли в нем, и в итоге Сириус не сделал ничего из того, что мог бы.

Он только сорвал шторы и запихнул их подальше, под кровать. Темный квадрат окна был хорош уже тем, что утратил красно-золотое обрамление. Он развернулся спиной к комнате и уставился в темень за стеклом. Ожидая чего-то? Кого-то?

Туман оседал на стекле мелкими каплями, с той, уличной, всегда заманчивой стороны. Капли стекали вниз непредсказуемыми дорожками, останавливались на мгновение, словно обдумывали путь, а потом отчаянно устремлялись вниз. К концу пути?

Он всегда хотел оказаться за стеклом, снаружи, чтобы лизнуть мокрое стекло или хотя бы провести по нему пальцем. Всегда – это...?

Не в Хогвартсе, там не было времени смотреть в окно.

Не в Азкабане, там просто некуда было смотреть: единственное окошко в камере выводило в коридор.

Не в последний год на Гриммо – зачем смотреть, если ты не можешь даже выйти на улицу?

Всегда – это тогда, зимой семьдесят первого года.

Волшебная зима

Волшебную палочку ему купил отец. Они опять что-то не поделили с матерью, но Сириусу было плевать на все скандалы в мире, если в результате утром в день рождения отец велит тебе одеться побыстрее и потеплее, вместо дымолетного порошка и камина вы почему-то идете до Косого переулка пешком, как магглы, и он молчит рядом, хмурясь, но тебе и на это плевать.

И даже хорошо, что он молчит – не так часто ты можешь вот так прогуляться по маггловскому Лондону. Как будто в другом мире оказался. Иногда кто-то кивает отцу, а пожилая дама на другой стороне улицы даже изображает нечто вроде реверанса.

Неуместно и глупо. Вокруг куда-то торопятся люди, в этом маггловском Лондоне никто не гуляет, наверное. И никаких церемоний – всем плевать на то, кто ты и что ты.

«Что» - это древнейший и благороднейший род, чью историю Сириус знает наизусть. Все домашние уроки начинаются с гобелена. А потом выясняется, что вокруг тебя есть тысячи, да что тысячи, - миллионы людей, которые и не подозревают о «древнейшем и благороднейшем».

И это здорово. Да, здорово. Он ловит волну – равнодушную волну мира, который ему еще предстоит завоевать.

Пусть они косятся, изучая их мантии.

Пусть они утыкаются в спину затормозившей и мешающей им тетке.

Пусть они другие. Он тоже может стать другим.

Отец поглядывает на него искоса, но Сириуса это не беспокоит. «Школа».

Нет, вернее «дрессировка», - усмехается он про себя. Давно известно, что им – родителям - нельзя показывать ничего. Иди ровно, смотри перед собой, не крути головой, спина прямая, ты Блэк, а не полукровка-шантрапа. Ты «чистый», понимаешь?

Вот когда начинаешь понимать, что для них значит «чистый», и еще – «древнейший и благороднейший», то всё оказывается не так просто.

Недавно Сириус так и сказал Регу:

- Они любят нас не за то, что это – мы. А за то, что мы - Блэки. Мы с тобой как…, - он недолго подбирал сравнение, оно выскочило само, - как породистые щенки. Неважно, веселые они или злые, главное – породистые.

Рег промолчал. Не согласился, наверное. Он всегда молчит, когда не соглашается.

И когда родители ссорятся, молчит.

- А ведь все дело в том, что их поженили. Понял? Поженили из-за породы. Чтобы не портить кровь. Вот Андромеда – молодец, взяла и свалила, пусть её и выжгли с гобелена.

Рег прикусывает губу, услышав про гобелен. Боится?

- Это же просто тряпка, Рег!

Тряпка – не тряпка, а рядом с отцом приходится идти «правильно». И отвечать на приветствия «правильно» - в «Дырявом котле» и в Косом переулке.

Только у Олливандера Сириусу отказывает выдержка. Но это не имеет значения – без палочки он отсюда не уйдет.

Старый худой продавец разглядывает его – как Сириуса, а не как породистого щенка, ни о чем не спрашивает, приносит несколько футляров.

Ни первая, ни вторая палочки не подходят. По мнению Олливандера не подходят, Сириус ухватил бы любую, они все прекрасны.

Третья плавно скользит в ладонь, сама, и спустя мгновение из неё вырывается сноп красных искр.

- Терновник? – отец смотрит на палочку брезгливо, а Сириус уже не может выпустить её из пальцев и прячет за спину, напрочь забыв про им же самим придуманное «ничего родителям не показывай». - Вы уверены, мистер э-э-э Олливандер?

Продавец палочек довольно кивает и треплет Сириуса по голове.

- Абсолютно уверен, мистер Блэк. Терновник и жила из сердца дракона, отличное сочетание. И очень твердая, терновник, он такой…

- Может быть, все-таки красное дерево?

- А чем вам не нравится эта? Вы же видите, как она ему подошла.

Отец кривится, но расплачивается.

Домой они возвращаются через камин. Потом Сириус сидит в комнате, у окна, за которым то ли снег, то ли дождь, капли ползут по стеклу, притормаживают, а затем стремительно скатываются к раме, Сириус сидит у окна, стараясь не слушать крики в гостиной. Обычно он их и не слышит – привык, не обращает внимания, не то, что Регул, но сегодня кричат из-за него.

А вот и Рег, проскальзывает в комнату как серая тень. В тон обивке, блин.

- Да не трясись ты, это из-за меня, - шепотом успокаивает его Сириус.

- Я просто не могу…

- Да знаю я. Тише, - Сириус прижимает ладонь к его губам, - дай послушать.

Мама требует, чтобы палочку поменяли. «Что такое «терновник»? Как ты мог допустить это, Орион? Он, что, сам её выбирал? Палочка для грязнокровки – во что это такое!»

Отец что-то мямлит в ответ. Как всегда. Про Олливандера, которому виднее. Про то, что палочка подходит. Про то, что необязательно сообщать всем и каждому про терновник.

- Я её не отдам, - шепчет Сириус. – Она такая… такая… Смотри!

- Колдовать нельзя! – тихо предупреждает Регул.

- А кто узнает, что это я?

Сириус прикидывает, что бы сделать.

- Accio мантия!

Высушенная и принесенная Кричером мантия неожиданно накрывает их обоих с головой, и они смеются в теплой темноте.

- Класс! – говорит Рег с завистью.

- Через год тебе тоже купят. Мне просто повезло, что отец решил подарить её на день рождения. А так бы ходил до августа. Хочешь? – Сириус протягивает палочку брату. – Попробуй.

Но у Рега получается куда хуже – наверное, терновая палочка ему не подходит.

Они еще долго шепчутся в комнате Сириуса, потом Кричер зовет их обедать, за столом родители напряженно и зло молчат, и это не самый лучший деньрожденный обед, а впереди еще гости… но это, честное слово, такие пустяки.

Палочка придает ему уверенности. Нет, не уверенности – осознания себя? Собственной силы? Гости сидят с родителями внизу, Рег… не знает он, где Рег, да и неважно это, Сириус опять у окна – и на этот раз он строит планы. Странные планы. Это капли на стекле виноваты. Они меняют траекторию, а ему, что, нельзя поменять?

Сова из Хогвартса все равно его найдет. Где бы он ни жил. А жить можно… да где угодно.

Попроситься к Андромеде, например. Ненадолго, до школы. Вряд ли это её обременит. Или к дяде Альфарду. Тоже неплохо. Но уйти, уйти отсюда.

Изменить хоть что-нибудь в этом идиотском порядке.

С 18 декабря – со дня рождения – Сириус существует в двух измерениях.

Или в двух лицах.