Первый исправно готовится к школе. Более-менее слушается родителей. Главное, чтобы все выглядело как обычно.

Второй строит планы. Проще всего было бы подорваться сразу, как только он это придумал. Но ему… жалко Рега. А Регу с ним нельзя – ему в Хогвартс только через год, да и Хогвартс тут ни при чем, он сам не рискнет.

Зря все-таки Сириус заговорил об этом с братом.

Понятно было, что он откажется.

Но то, что он его сдаст – и как! – с потрохами! – Сириус и предположить не мог.

- Я сломаю её, - бушует мать, - уничтожу! Вот видишь, Орион, – плебейское дерево и сразу тяга к отщепенцам! К предателям рода! Андромеда, - она готова плюнуть, кажется, - Андромеда! Куда это ты собрался, Сириус Блэк? В хибару к Тонксам? К этому ненормальному Альфарду? Тебя там ждут?!

Сириус молчит. Регул где-то за дверью. Ему-то что. Вот уж кто настоящий предатель, а не те, кто хотят всего лишь жить по-своему.

- Принеси его палочку, Кричер!

- Не смей, Кричер, - его передергивает, - не смей!

- Да, хозяйка.

Конечно, она главнее.

И тут неожиданно вступает отец. Так, что Сириус испытывает нечто вроде раскаяния и благодарности одновременно.

- Отдай её мне, Вальбурга.

- Ты её уже купил! Этого достаточно!

- Отдай палочку Сириуса мне.

Отец забирает палочку из рук оторопевшей на мгновение матери.

- Я отнесу её в магазин.

- Нет!

- Молчать, Сириус! Я отнесу её в магазин, и мы заберем её у Олливандера в августе. Пусть хранится там. А ты… марш к себе. Ты наказан, Сириус. Тоже до августа. Кричер, запри его.

Он не плачет, оказавшись в комнате. Он просто ненавидит. Всех. Всё.

Капли на окне свободны. Они могут делать что угодно.

Но пусть Сириусу так плохо, как никогда еще не было – это все равно волшебная зима.

Когда ты понимаешь про себя что-то – это тоже волшебство. Мир становится четким: моё и не моё, плохо и хорошо, понятия разделяются, как будто запертая дверь – это граница, и что-то навсегда остается за чертой.

Как проклятый гобелен, к которому его по-прежнему приводят – уроки никто не отменял. Рег мнется сзади, Сириус, давясь, примерно так же, как мать, когда поминает имена родственников-предателей, пересказывает деяния Финеаса Найджеллуса, директора Хогвартса, до которого – до Хогвартса, конечно, а не Финеаса, еще ползимы и вся весна и мучительно бесконечное лето.

- Сириус, - шепчет Рег за обедом, - я не хотел.

Отца нет, мать отошла к камину поговорить с Нарциссой.

- Я понял, ты не хотел.

Тоже матушкино – произнести простые слова так, что Рег вздрагивает. Но все-таки уточняет:

- Это не я, это Кричер.

- Ага.

- Он не подслушивал, нет. Я… испугался.

- Скажи проще: ревел.

Понятно, что в этом Регул признаваться не хочет. Но тот кивает.

Вот и всё, картинка ясна – этот идиот плачет в своей кроватке, добрый домовик утешает малыша. Малыша, блин! Который, конечно, делится с Кричером всем – и горем, и радостью.

- Сириус…

- Мне плевать, понял? Плевать.

– Сир…

Сириус встает и поднимается к себе. Пусть запирают. Он и сам отсюда не выйдет. Как в тюрьме, да. Свой домашний Азкабан. И матушка – дементор. Да нет, весь дом – дементор.

Все равно – рано или поздно он сбежит отсюда. Надо только дотерпеть до августа. А потом – до Хогвартса. А потом…

Сириус не знает, что будет потом.

Но потом – и в это он верит – всё будет хорошо.

- Без веры здесь никак, - сообщает он каплям на стекле и смеется. – Если верить – всё получится.

* * *

Сириус смотрит в окно долго. Наверное, тут тоже полагается лечь и поспать, но спать он не хочет, а хочет дождаться рассвета.

Если здесь есть рассвет.

Потому что, вспомнив волшебную зиму – в первый раз за много лет, он окончательно понимает, где находится.

Смешно – но он не поверил в смерть там, за Завесой.

И уход Бродяги его не смутил.

А вот это воспоминание – да.

Не вспоминается в последние минуты вся жизнь.

Она будет проявляться здесь. Картинками, похожими на колдографии. Живыми картинками. Теплое дерево терна, палочка, сгинувшая в Азкабане. Регул сидит под мантией, прижавшись к нему, действительно же, как щенки. Взгляд отца, искоса, пока они идут по Лондону. Гордый взгляд. Улыбка Олливандера. И снова - колючий терн, из которого была сделана лучшая палочка в его жизни, а та, красного дерева, досталась Джеймсу, это они выяснили в Хогвартсе.

И – ожидание. И - предвкушение.

Сколько всего хорошего, оказывается, можно вспомнить.

Теперь, когда ты, Сириус Блэк, умер.

День, когда туман рассеялся, а Сириус Блэк попытался стать самим собой

Все-таки здесь есть утро. Забавно обнаружить это: что-то меняется вокруг, ночь уступает место рассвету, вместе с туманом сползает куда-то дальше, вниз по улице. Небо над холмами - о, тут есть и холмы! – светлеет, и перемена тем более неожиданна, потому что ты-то готов к анабиозу. Ни голода, ни жажды, ни усталости, ни желания поспать - одни ощущения, эмоции и мысли. Как будто ничего, кроме них, от тебя не осталось, и тело – такая же необязательная оболочка, как и одежда, которую ему приготовили на вокзале.

Сириус так и сидит у окна, удивляясь небу, солнцу, лету, – интересно, здесь вечное лето, или как? – лениво думая о том, что надо встать, выйти из дома, осмотреться, потому что вечное одиночество – это совсем не то, чего бы он хотел.

Очередное заключение, получается. Но если азкабанское было пожизненным, то это какое – посмертное?

Смешно, наверное, было бы сдохнуть в тюрьме, как десятки других – чтобы попасть вот сюда. В другую тюрьму. Без права на побег. Или…? Какого черта?

- Встань и иди, дурак, - говорит Сириус вслух, - ленивый дурак.

Из Азкабана тоже никто не убегал до тебя.

И пусть ты остался без Бродяги, но и условия содержания тут попроще, так ведь?

Он смеется, выходя на улицу – разве можно обмануть Смерть?

Нельзя. Но кто сказал, что нельзя попробовать?

* * *

Солнечный свет ничего не меняет в окружающем. Он по-прежнему не видит другие дома, хотя точно знает, что они есть – «мир, данный нам только в ощущениях», что-то из старого, благополучно забытого школьного курса. То ли воспоминания виноваты, то ли одежда, но он спускается по улице, вслед за туманом, по привычке ощупывая узкий карман на плаще, вдруг там появится палочка? Терновая, первая, лучшая. После побега Ремус купил ему другую, угадал, старый друг-волчара, кипарис и волос единорога, немного пружинила в руке, но жаловаться не приходилось.

«Всё делал Ремус, - с запоздалой неловкостью думает Сириус, - всё. И для Гарри, и для меня. И теперь остался один. Приглядывать за Поттером, с которым не справится, конечно, как никогда не мог справиться с нами».

И тоска здесь… не такая, неправильная. Приглушенная. Куда честней было в Азкабане: хочешь – ори, хочешь – грызи зубами стену, хочешь – плачь. А тут что? Мертвый рассеянный свет. Свет на том свете.

И такой же мягкий свет в заводи небольшой реки, к ней-то и полз туман. Сириус медлит перед тем, как наклониться над водой – а если отражения не будет?

Мать их. Тут он начал трусить.

Какого черта?

Да нет же, все в порядке – вот оно, его собственное лицо – чуть… моложе? Или просто спокойнее? От этих отупляющих полутонов, от неопределенности.

«Неопределенность того света». Люпин был бы в восторге.

Они всплывают в голове сами по себе, непроизвольно – Рем улыбается и пытается хмуриться, когда они нарываются на очередную отработку – без скидок, к пятому курсу им уже ничего не сходило с рук ни за отличную учебу, ни за квиддичные достижения Джеймса.

Или Питер, который, сморившись, посапывает рядом, пока трое остальных сидят на продавленной кровати в Хижине, обложившись книжками. Питер не успевает за ними, поэтому ему всегда подсовывают самые простые, на их взгляд, тексты. И все равно потом перечитывают за Петтигрю. Но так и надо, это же дружба, да?

Тот Сириус кивает, что-то негромко говоря Джеймсу, галстук на плече, пальцы в чернилах, перо машинально вычерчивает что-то на полях страницы.

- Мне это сдавать мадам Пинс, - кашлянув, сообщает Люпин.

- Да я уберу, Рем. Прости. Когда рисуешь, лучше думается…

* * *

Он уже собирается уйти – да вот уйти не получается. Чуть ниже по течению дерево, ничего особенного. Приземистое, светло-серая кора, сквозь еще яркую листву ясно видны длинные шипы на ветках.

И смех здесь тоже никакой, но все равно…

Сириус отламывает ветку терновника, очищает её от колючек и засовывает в тот самый, подходящий, карман на плаще.

У дому он возвращается, уже зная: за рекой дорога продолжается, ведет к новым холмам, но это чуть позже, надо затаиться, как в Азкабане. Ведь отгадал же он тогда все кроссворды в «Пророке», оставленном Фаджем!

И сейчас - послушно отступить назад, в гриффиндорскую спальню на одного, дождаться вечера и тумана и попробовать выбраться отсюда. Куда – неважно, но всё лучше, чем это неживое бездействие. Кто мог предположить, что смерть окажется… бесконечной?

Нет ничего хуже ожидания. Где бы то ни было, хоть в камере, хоть в родительском доме, хоть здесь. Как Бродяга когда-то вынюхивал следы – так Сириус прислушивается к своему нетерпению. В этом заводе внутри, в адреналине – проблески надежды.

Он лежит на кровати, подбрасывает и ловит терновую ветку, крутит в пальцах, примеряясь.

А толку. Как будто простая деревяшка может вернуть магию. Магию, которая тогда перла из них, как каша из горшочка в старой истории, и палочки были только стрелками компасов. Веселых компасов, которые показывали не стороны света, а градус игры. Отчаянной игры черной весны.

Черная весна

Она началась не в марте, а немного раньше – в феврале. В какой из дней – Сириус не знал точно, просто все закипало вокруг них, крышка на горшочке подпрыгивала, и что-то сильное и неведомое весело рвалось наружу.

Может быть, это началось на квиддичном матче, когда все мерзли на трибунах, а Гриффиндор, досрочно обеспечивая себе Кубок, по абсолютным победам и по очкам, разносил в холодном сером небе фамильный факультет Блэков. Сириус кричал и хлопал вместе со своими, свистел, когда Джеймс пролетал над ними или особенно удачно отправлял бладжер в кого-нибудь из слизеринцев.

Рег поднялся высоко, высматривая снитч, но даже если бы он кружил перед самым сириусовским носом, реакция старшего брата была бы такой же.

Там – дома – все было кончено, практически сразу после памятного распределения. И, будь он проклят, это, пожалуй, был единственный день, когда Сириус гордился тем, что он – Блэк. Такого Блэка еще не было, никогда. Никто из них не учился на Гриффиндоре. Кроме Сириуса – а это значило одно: Сириус больше не был породистым щенком. Он был сам по себе. Вольный охотник, бродяга. Его не трогали проклятия матери, неудовольствие отца и родственников и даже обида Регула. Он был один, в непробиваемой броне своей правоты, уверенности и дружбы. Остальное его не интересовало, и летние каникулы он воспринимал как подтверждение тезиса «за удовольствие учиться в Хогвартсе надо платить». Может быть, ему хотелось, скорее всего, хотелось, чтобы Рег оказался вместе с ним, но Шляпа, не промедлив ни мгновения, отправила младшего в Слизерин.

Сириус воспринял это как еще одно подтверждение тому, что он – «Блэк неправильный», утвердился в своем мнении и думать об этом забыл. Мать писала Регу два раза в неделю, Сириусу – раз в месяц. В каникулы он считал дни до возвращения в школу. Регул куда-то продвигался на своем факультете, даже попал в ловцы и вот теперь вместе со всей командой проигрывал Гриффиндору.

Джеймс, хотя его никогда и никто не просил, на игровом поле Регула Блэка избегал. Сириус не мог припомнить ни одного удара Поттера в сторону брата. Они этого не обсуждали – не стоило того. Просто… дружба.

Просто дружба приводила порой к весьма неожиданным поступкам с непредсказуемыми последствиями.

Вечером после матча вы не пьете пиво, принесенное из Хогсмида. И не бродите по коридорам, отмечая победу с другими факультетами, бродить по школе можно и в другие дни, а сегодня суббота, времени много.

Ты выскальзываешь из-под мантии-невидимки Джеймса, подбираешь давно и неслучайно положенный в укромном месте длинный прут и, уворачиваясь от свистящих над головой веток, дотягиваешься до нужного сучка на стволе Дракучей Ивы.

- Как же мне надоело это сучье дерево!

Джеймс фыркает:

- Не ругайся, а то она опять обозлится.

- Сучья – от слова сук, а не то, что ты подумал, Поттер, - смеется Сириус, и они ныряют в узкий проход у корней.

До полнолуния – две недели. Две недели и пять фолиантов, которые Ремус должен был аккуратно сложить на втором этаже. Суббота, значит, можно сидеть в Хижине до утра, а потом немного вздремнуть днем в Хогвартсе. Техника отработана годами, без шуток - пятый курс и третий год попыток… помочь Люпину? Да нет, это… просто дружба.

- Знаешь, когда мы станем великими магами? – Сириус тянется, расправляя затекшую спину, и начинает машинально рисовать на странице книги завитушки.

- Ты в это веришь?

- А то! И сучье дерево склонится перед нами, а не будет махать своими кривыми палками.

- Оно и так перед тобой склоняется, только нажми на сучок.

- Нет, это не то. Чтоб без всяких сучков.

- Вот же придумал.

- Не придумал, а верю. Верить надо во что-то?

- Ну не в дерево же.

- В наше величие, что тебе не нравится?

- Как ты был Блэком, так и остался…

- Сейчас получишь.

- Ну-ну, - скептически кивает Джеймс, - это мы уже проходили.

Не то чтобы это было тайной. Но как-то не получилось рассказать об этом Ремусу и Питеру сразу, а потом они забыли и только недавно почему-то вспомнили. И опять не рассказали. О том, как они подрались. Почти сразу после знакомства, как только из купе свалили незнакомый им тогда Сопливус и правильная Лили Эванс.

Какая-то мелочь, разговор о палочках, ехидная реплика Джеймса – «да ты хлыщ, или у вас так принято – палочки под цвет глаз?», ответ Сириуса – «А у тебя красное дерево? Я её пробовал, лажа…» Да и много ли им было надо, если все и так понятно с полуслова – магия рвется из тебя, и надо хоть что-то срочно сделать, и вот уже воздух в купе искрит, проба сил, несколько заклинаний, так собаки принюхиваются друг к другу перед тем, как начать игру.

То понимание, которое драка только укрепила, помогает и сейчас.

Третий год в книгах. Кому рассказать – Сириус Блэк и Джеймс Поттер учатся. Не валяют дурака, не хулиганят, не болтаются на квиддичном поле – нет, сидят себе, как примерные ученики, только не в школе, а в Визжащей Хижине и прочесывают книги. Все книги, которые Ремус может достать в библиотеке. Все трактаты, которые Сириус после каникул привозит из дома. Больше всего злит то, что Ремус заставляет его эти старые свитки отвозить обратно. Аккуратист.

А вдвоем работается лучше всего. Опять все с полуслова и с полужеста. Вот и сейчас – предпоследний заход. Очередной путь трансфигурации продуман, и сегодня должно получиться. Точно. Сколько раз они влипали в неприятности за три года поисков – лучше не вспоминать, можно вполне выбирать карьеру колдомедика – и будешь звездой.

Азарт бродит внутри, Сириус ждет, пока Джеймс найдет нужный отрывок – какой-то абсолютно пафосный абзац о внутренней свободе, но Поттеру кажется, что это важно, а Поттер не ошибается.

- Вот, - Джеймс кладет книгу ему на колени, откидывается на пыльную подушку, снимает очки и трет глаза. – Читай. Наверное, это последнее о чем нужно подумать.

Сириусу кажется, что фраза смешная, но Джеймс устал, на самом деле – матч, потом толпа в гостиной, из которой надо выбраться незаметно, и здесь уже часа четыре…

- Давай спать, с утра посмотрим, - неожиданно для самого себя говорит Сириус. – Ты никакой, если что пойдет не так, ты меня не вытянешь.

- Вытяну, - серьезно отвечает Джеймс, - куда я без тебя?

- Дурак, - огрызается Сириус и кидает палочку на кровать. Рядом с поттеровской. Терновник и красное дерево. Серое и темно-красное.

Это последнее что он видит цветным – серое, темно-красное. Мир внезапно оказывается внутри тебя, весь, и тебя сейчас разорвет, разопрет, и в голове всплывают слова о внутренней свободе – и вдруг мир вырывается на волю… и все становится другим. Большим. Черно-белым. Душным и полным неизвестных запахов одновременно.

Кровать слишком высокая, а Джеймс так вообще… Сириус понимает голову. Он и не знал, что Джеймс… он…

Почему он так боится? Нет, не боится. Это другое.

Его надо как-то упокоить. Дотянуться.

Сириус выпрямляется – блин, выпрямляться неудобно - и лижет Джеймса в щеку. У него, оказывается, какой-то… потрясающе длинный язык.

Джеймс обхватывает его голову ладонями и целует. В нос. И говорит напряженно:

- А теперь обратно, Блэк, а? Давай?

Сириус кивает, сползая с его груди.

Мир снаружи – внутри – опять снаружи, Сириус мокрый, как мышь, Джеймс пальцем вдавливает оправу очков себе в переносицу и запускает руки в волосы.

- Ты – пес. Здоровый лохматый черный пес. Я…

Он почти падает на кровать.

- Я вдруг испугался, что ты не перекинешься обратно.

- Ты что, - серьезно отвечает Сириус, - куда я без тебя?

* * *

Так начинается черная весна. Она действительно черная – потому что всё действие происходит по ночам. Днем они спят на занятиях, потом в таком же дурмане делают уроки, потом дожидаются позднего вечера и…

Сириус стоит перед неподвижно замершей Ивой. Стоит и нагло смотрит на неё, делает несколько шагов, потом быстрый прыжок – и он уже у корней, а дерево по-прежнему равнодушно.

Сегодня ему незачем идти в Хижину, он возвращается к ребятам, перекидывается и спрашивает, как будто они не видели:

- Ну?

- Класс, - отвечает за всех Питер.

Джеймс щурится и смеется, Ремус качает головой.

- Иди спать, Рем, мы позанимаемся с Питером, а потом побегаем немного.

- Осторожней только.

- Полнолуние скоро, мы должны быть готовы. Надо же понять… свои способности.

Джеймс остается с Питером, Сириус под мантией провожает Рема и возвращается к Запретному лесу. Похоже, дело продвигается неважно – Питер устал, Джеймс что-то объясняет ему про внутреннюю свободу, но это не так надо… а как – Сириус не знает.

- Знаешь, моя внутренняя свобода оказалась лохматой, - говорит он, когда ведет Питера к школе. – Там эта лохматость просто чувствовалась. Ну, ты выворачиваешься наизнанку, а внутри шерсть.

Сириус оглядывается – Питер всегда чуть отстает, даже под мантией. Хвостик.

- Плюнь на наши зауми и представь что-нибудь сам. Это просто, - Сириус уже напрочь забыл о трех годах бесплодных попыток. – О. Знаешь, о чем думай? О том, что ты будешь десятым анимагом в этом веке. Чума! Семь зарегистрированных. Джеймс, я. И ты. Сливки общества.

Питер смеется ему в спину.

- Спокойной ночи.

Они расстаются у портрета Полной дамы, и Сириус, с трудом подавив желание перекинуться прямо здесь – вот был бы сюрприз декану-анимагу, опять несется во двор и со двора, к озеру, где уже бродит, дожидаясь его, темно-коричневый, как глаза Джеймса, олень.

Не то чтобы Блэк обращал внимание на цвет глаз Поттера. Это после анимагии, когда все вокруг серо-черно-белое, начинаешь ценить такие мелочи.