Начало

Обгоняя друг друга, мы следуем за ним, и когда входим в комнату, Ремус уже стягивает джинсы и боксеры. Я в мгновение ока скидываю трусы, но, посмотрев на Поттера, вижу, что он колеблется. Несколько секунд Джеймс теребит ремень, переводя взгляд с меня на Люпина, а потом вниз, на мой возбуждённый член. У Ремуса пока ещё нет эрекции, но, мне кажется, за этим дело не станет. При условии, что Поттер не передумает.

Джеймс расстёгивает ремень и, извиваясь, выбирается из брюк, являя незагорелые ноги и покрасневший член с уже влажной головкой.

– И что теперь? – Под напускной бодростью в его голосе скрывается нервозность.

– Возьмёшь это, – отвечает Люпин, протягивая ему банку со смазкой, и указывает Джеймсу на постель. – А Сириус наденет вот это.

Я делаю шаг ближе, и вижу, что в руках у него кольцо, которое надевают на член. Мы использовали его раньше, но не при таких обстоятельствах, как сейчас.

– Как мне лечь? – интересуюсь я тоном, который не обещает покорности.

– На спину, – приказывает Ремус, вручая смазку Джеймсу и толкая меня на кровать.

Поттер, с широко открытыми глазами, зачёрпывает из банки щедрую порцию.

– А теперь просто… – начинаю я, но Джеймс перебивает:

– Я… ну, мне уже доводилось делать это раньше.

– Отлично, – алчно ухмыляется Люпин. – Если будет нужна помощь в поисках простаты, обращайся.

Однако, похоже, Сохатому помощь не требуется: его пальцы скользят по моей заднице, а потом осторожно проникают внутрь, и я подаюсь бёдрами ему навстречу.

– Не так быстро, Сириус, – мурлычет Ремус, и опоясывает широкой кожаной лентой мою мошонку и основание члена, который от прикосновения набухает.

В следующую секунду Джеймс вводит в меня ещё один палец, и осторожно вталкивает глубже: сначала кончики, потом до сустава, а потом – до основания. Я закрываю глаза и глубоко втягиваю воздух, пытаясь расслабиться и умерить возбуждение. Может, мне и хочется, очень хочется, чтобы меня трахнули, но хныкать и умолять об этом не собираюсь.

Поттер неуверенно двигает пальцами туда и обратно, круговыми движениями нащупывая простату. Когда, наконец, он задевает её, с моих губ срывается стон, и Джеймс останавливается.

– Здесь? – он повторяет движение, и у меня вырывается ещё один стон. – Я так понимаю, это значит «да».

– Это значит «да», – подтверждает Люпин. – Он не слишком многословен в такие моменты.

– Правда? – невинным голосом откликается Джеймс. – И если я спрошу, продолжать ли мне, – ох, чёрт, снова эти пальцы! – ты не ответишь?

Я снова скулю.

– Ну так мне остановиться? – интересуется Поттер, поворачивая пальцы так, что подушечки касаются каждого дюйма моей простаты.

Я пытаюсь сказать «Нет», но получается только «Нееее».

– Да? – дразнит меня Джеймс, медленно вынимая пальцы.

Вдохнуть. Сконцентрироваться.

– Нет, – говорю. – Ради всего святого, нет.

– Так он всё-таки может говорить, – замечает Сохатый.

– Пока мы его не заведём по-настоящему, – голос Ремуса наводит на мысль, что он задумал какой-то дьявольский план. Я открываю глаза.

Поттер, стоя на коленях, возвышается надо мной, с пальцами у меня в заднице, а Люпин неподвижно растянулся сбоку. Волосы Джеймса взъерошены, на щеках румянец, глаза сверкают из-за стекол, а член стоит – короче говоря, выглядит он потрясающе.

– По-моему, мы могли бы подразнить его посильнее, – задумчиво произносит Ремус, и глаза его недобро вспыхивают. – Я, например, могу сделать вот так.

Он склоняется надо мной, так что его рот оказывается в дюйме от головки моего члена, и дышит на него.

Застонав, я вскидываю бёдра навстречу его губам.

– Нет, не шевелись. – Поттер предостерегающе кладёт руку мне на бедро.

Люпин выдыхает ещё раз, влажно и тепло, и господиблядьбоже я хочу, чтобы он взял в рот. Я хочу, чтобы Джеймс трахнул меня, а Люпин взял в рот мой член и…

Ремус выдыхает ещё раз, и у меня вырывается долгий, отчаянный вой.

– Что это было, Сириус? – осведомляется Люпин.

Я пытаюсь сказать «Пожалуйста», но слышатся лишь невнятные звуки, которые Ремус намерен истолковать неправильно.

– Не понял.

– Пожалуйста, – набрав в лёгкие воздуха, откликаюсь я. – Блядь, прошу.

– Чего просишь?

– …трахни меня.

– По-моему, он к тебе обращается, Джеймс, – пренебрежительно бросает Люпин. – Кажется, я свою работу выполнил.

И выдыхает.

Ремус Люпин – самый сволочной садист на свете, и я хочу его убить. Желательно затрахав до смерти.

Дразня меня, он отодвигается, и я скулю, выгибаясь навстречу его губам.

Джеймс, ухмыляясь, вынимает пальцы, и я лежу, задыхающийся и неудовлетворённый, однако от меня не укрывается задумчивый взгляд, который Поттер бросает на Люпина.

– Вот уроды. – Я смотрю на плотоядное лицо Ремуса. Он очень редко показывает эту свою сторону, и, не будь он так взбешён, я, может, и не увидел бы её.

Зачем Джеймс убрал пальцы, становится понятным, когда он, с дрожащими за стеклами очков ресницами, тянется за банкой и смазывает свой член. Он проводит ладонью по всей длине – раз, другой, а потом оборачивается ко мне и останавливается в нерешительности.

– Мне…

– Да, защитное заклинание, – соглашается Ремус.

Джеймс чертыхается, сползает с кровати и шарит в поисках своей палочки в куче одежды. Я слышу, как он шепчет заклинание, и в следующую секунду он вновь стоит передо мной на коленях, и в тот же миг Ремус придвигается чуть ближе и проводит языком по головке моего члена.

– Можно, Сириус?

– Блядь, да! – с чувством говорю я, и Поттер ухмыляется так озорно, что нельзя не улыбнуться в ответ.

– Хорошо, – выдыхает он, кладёт руку мне на ляжку и поднимает выше, так что согнутое колено прижимается к груди.

Несколько долгих секунд я слышу только неровное дыхание: Джеймс, придерживая правой рукой основание члена, направляет его мне в задницу. Я ощущаю давление, а потом мышцы поддаются, позволяя Джеймсу втолкнуться внутрь.

Член кажется толстым, гораздо больше, чем когда я касаюсь его рукой или держу во рту. Очень трудно сконцентрироваться на чём-то кроме этого ощущения заполненности и растянутости, на грани между удовольствием и болью. Джеймс медлит, глядя мне в лицо, и происходящее могло бы быть неторопливым и глубоко интимным, не касайся Люпин губами моей головки.

Я вскидываю бёдра, и на этот раз Ремус не отстраняется, пропуская член в рот, а Сохатый входит в меня ещё немного глубже.

– Чёрт возьми, – бормочет он, полуприкрыв глаза и быстро дыша.

Я перевожу взгляд с него на Люпина, который то облизывает, то всасывает мой член. Ремус проводит языком по головке, и у меня вырывается стон, мышцы теснее сжимают Джеймса – мне нужно больше давления, больше возбуждения, просто – больше.

Джеймс подаётся вперёд, и постепенно, дюйм за дюймом, входит в меня так, что яйца прижимаются к моей заднице. Потом он невыносимо медленно движется назад, и в этом ритме чувствуется неожиданное самообладание. Но мне хочется совсем не этого.

Ремус вновь проводит языком по члену вниз, так что почти касается головой живота Поттера, а потом обратно. Блядь. Блядь. Джеймс входит глубже, и давление и удовольствие нарастают; он двигается обратно, головка его члена задевает простату, и во мне медленно поднимается упругая волна. Просто потрясающе, когда тебя трахают и одновременно отсасывают, и это сводит с ума, потому что чем сильнее набухает возбуждённый член, тем туже сжимается кольцо вокруг него. Это адская мука – знать, что я могу кончить, только когда кольцо снимут. Что могу кончить, только когда мне позволит этот грёбаный ублюдок Люпин.

– Джеймс, ты как?

– Обалденно, – отвечает Поттер, поднимая взгляд на Ремуса и не замедляя медленных, плавных движений.

– Хочешь, чтобы я тебя трахнул?

Пауза, а потом Джеймс отвечает:

– Да. – Он говорит тихо, будто не хочет, чтобы кто-нибудь подслушал. – А Сириус…

– Думаю, с ним всё в порядке. – Взгляд Люпина ползёт по моему телу. – Если хочешь, трахай его побыстрее.

– Мне, может, нравится его дразнить, – отзывается Поттер, и они обмениваются взглядом. Снова сообщники.

Я скулю, и это служит для Ремуса сигналом к действию. Он садится позади Джеймса и скрывается из моего поля зрения, хотя сложно обращать внимание на что-либо, кроме ощущения от члена Сохатого. Мой собственный требует внимания, но когда я тянусь к нему, Джеймс отбрасывает мою руку.

Может, он и прав. Раз уж я всё равно не могу кончить, то наверняка рехнусь, если начну дрочить.

Мне не видно, что делает Люпин, но я вижу лицо Джеймса и то, как его тело реагирует на прикосновения. Вот дыхание сбивается, он медленно втягивает воздух и закрывает глаза.

– Да, – тихо и чувственно произносит Ремус, – вот так… аааах.

Джеймс замирает, ощущая в себе пальцы Люпина, а потом снова начинает двигаться, теперь осторожно. Это прекрасно – смотреть, как он подаётся навстречу, как он зажат между мной и Ремусом: принимая, отдавая, вталкиваясь.

– Ещё один? – спрашивает Люпин, и Джеймс, сглотнув, кивает.

И снова несколько секунд неподвижности, а потом Поттер стонет и дёргает дрожащими бёдрами, вгоняя в меня член.

– Нравится?

–Ага.

Не представляю, как они могут разговаривать и трахаться одновременно, в то время как я могу думать лишь ещёвотвотда, но так здорово слушать, как они негромко переговариваются надо мной.

Теперь Джеймс с силой вталкивается в меня, а потом выгибается обратно, навстречу пальцам Ремуса, не останавливаясь даже тогда, когда Люпин кладёт ладонь ему между лопаток и заставляет податься вперёд, так что руки Поттера упираются в постель по бокам от меня. Ремус шепчет заклинание, а потом снова наступает знакомый миг молчания. Люпин двигается, и Сохатый широко раскрывает глаза.

– Джеймс?

– Всё нормально. Про… продолжай, – отвечает тот. Его зрачки расплываются за стёклами нелепых, дурацких очков, которые мешают смотреть ему в глаза. Так что я стягиваю очки с Поттера и бросаю их на пол.

Обычно Джеймс протестует против любой попытки снять эти стекляшки, но сейчас он только улыбается, тяжело дыша, а Ремус, придерживая его бёдра, снова двигается.

– О Мерлин, – шепчет Поттер, при каждом толчке бёдер Люпина у него перехватывает дыхание. – Ага, вот так. Ещё. Блядь, Ремус, женись на мне.

Люпин почти беззвучно смеётся и гладит Джеймса по загривку:

– Лили будет против.

– Она не может вот так, – отвечает Поттер. Я мог бы возразить, что на самом деле может – особенно учитывая, что она ведьма, – но не могу найти нужных слов. К тому же делиться такой информацией не в моих собственных интересах.

– Так тебе нравится вот это, да? – Голос Ремуса низкий и страстный.

Я чувствую, как тело Джеймса мелко дрожит, когда Люпин входит в него, с каждым толчком всё глубже вгоняя в меня член Сохатого. Это так непристойно и грязно, и этого совсем недостаточно, но я не могу получить ничего другого. Джеймс опускает голову, его взгляд без очков такой уязвимый и беззащитный, и мне кажется, что ближе, чем сейчас, мы не будем никогда.

Впервые за несколько лет Джеймс полностью принадлежит нам: Ремусу и мне, и, может быть, даже Питеру, несмотря на то, что его здесь и нет. То, что происходит между нами – парнями, Мародёрами – тайна, и Лили не имеет к этому отношения.

Люпин трахает его, и движения Поттера убыстряются, становятся исступлёнными, он вцепляется в простыни, а лицо заливает румянец.

– Да, – выдыхает он, – Мерлин…

– Я не Мерлин. – Ремус взъерошивает волосы Сохатого, а второй рукой придерживает его за бедро. – Я гораздо, гораздо опаснее. Ты ведь знаешь, что трахаешься с тёмной тварью?

– Бля! – Джеймс вбивается в меня, мечется между мной и Люпином, как шлюпка, попавшая в шторм. Всё его тело скользкое от солёного пота, мышцы напрягаются: он пытается двигаться навстречу Ремусу, и в то же время – глубже в меня.

– Ты никогда больше не будешь этим заниматься, – шепчет Люпин, склонившись к уху Поттера, и тот зажмуривается, когда Ремус договаривает: – Кончи для оборотня.

Он касается губами шеи Джеймса, и Сохатый, гортанно вскрикнув, кончает. Я ощущаю, как он пульсирует внутри меня. Дрожа, Поттер падает мне на грудь. Я поднимаю глаза и встречаюсь взглядом со взглядом Люпина.

– У нас осталось кое-какое незаконченное дело, – говорит он, осторожно отстраняясь от Джеймса, и тот вынимает обмякший член. Cперма вытекает из моей задницы.

Поттер перекатывается на бок и смотрит на нас.

– Хорошо, – говорит он, после оргазма немного неуверенно. – Мне уйти, или…

– Можешь остаться, – отвечает Ремус. – Если Сириус не возражает.

Они смотрят на меня, и в этом тумане неудовлетворённости и секса у меня получается сказать только:

– Трахни меня.

Опасная улыбка обнажает зубы Люпина:

– Надо же, и до меня дошла очередь, а, Сириус? После всех этих недель. Или я просто замена Джеймсу?

Поттер хмурится и вытягивается на краю постели, настороженно глядя на нас.

– Я задал тебе вопрос.

– Пожалуйста, Ремус… – Язык не слушается меня. – Прошу, я…

– Что?

– Я хочу тебя.

Он склоняется ближе, нависая надо мной, но не прикасаясь.

– Правда? А мне кажется, ты сейчас что угодно скажешь, лишь бы тебе дали кончить. Я не верю ни одному твоему слову, Сириус.

Правая рука Люпина – та, которой он нежно касался плеча Джеймса, пока трахал его, ложится мне на горло. Не сдавливает, но её тяжесть доставляет определённое беспокойство. Во взгляде Ремуса – боль и гнев, и я отвожу глаза.

– Я не могу заставить тебя не врать мне, но заставить выслушать могу. Так слушай, что я скажу, Сириус. – Хватка на моём горле становится крепче, пальцы болезненно впиваются в плоть, пока я не поднимаю взгляд и не смотрю Люпину в глаза. Тогда он ослабляет захват. – Это твой последний шанс. Предай меня в третий раз, и прощения не будет.

Я смотрю на него. Так непривычно видеть Ремуса, которого я знаю – мягкого парня, что всегда помогает матери Джеймса мыть посуду и неизменно любезен с ней, старосту, который делает с младшими домашние задания, – так странно видеть его охваченным яростью.

Впервые я вижу в Ремусе волка, зверя, которого он безжалостно подавляет. Причина во мне, и мне жаль, что я сделал ему больно, но будет неправдой сказать, что опасность, исходящая от Люпина, не заводит.

– Ты понял?

Я киваю, но хватка пальцев на моём горле не слабеет.

– Хорошо, – рычит Ремус.

И внезапно грубым движением колена он разводит шире мои ноги, приподнимает мои бёдра и вторгается в меня.

Люпин был осторожен с Джеймсом, но не со мной, и его рука по-прежнему сжимает моё горло. Он и раньше меня трахал, и мы занимались любовью, поэтому я отличаю одно от другого. В том, что он делает сейчас, нет ни капли любви.

Джеймс кашляет, и когда я смотрю на него, вижу беспокойство на его лице.

– Ремус, ты… – он смолкает. – Сириус, всё в порядке?

Ремус всаживает в меня член, растягивая мою задницу и причиняя боль; головка скользит по простате. Боль и наслаждение сплетаются в клубок, и Люпин яростно вбивает в меня свой гнев, быстро и глубоко. Блядь, как же я хочу этого.

Я выгибаюсь и кричу, хватаясь за Ремуса, и Джеймс снова окликает меня:

– Сириус!

– Всё нормально, – хриплю я: пальцы Люпина пережимают голосовые связки.

Джеймс замирает.

– Ты… Между вами что-то…

– Да, – обрывает Ремус, не глядя на него.

Он неистово трахает меня, и это похоже на то, как когти полосуют шкуру, на убийство. Рука Люпина стискивается на моей глотке, душит, и он наблюдает за тем, как на моём лице отражается растущий страх. Я немогудышатьнемогудышать, но он не останавливается, не прекращает выёбывать меня, а я немогудышать Ремус, пожалуйста…

Он стискивает пальцы, и в глазах темнеет, а он изливается, двигая бёдрами и дрожа, но не произносит ни слова, и от этого становится жутко. Люпин отдёргивает руку от моей шеи, и несколько мгновений я слышу только его неровное дыхание, а потом он целует синяки у меня на горле. Ремус шепчет заклинание, кожаная лента вокруг моего члена исчезает, и я кончаю отчаянно, неудержимо, забрызгивая его живот – хотя он больше не прикасается ко мне.

Должно быть, слишком поздно испытывать неловкость, но нам неловко. Джеймс аппарирует домой, к Лили, помятый и взмокший, однако у меня нет сил беспокоиться об этом.

Синяки на горле, оставленные пальцами Люпина, ноют, но он даже не предлагает убрать их. Он вообще ничего не говорит, пока я не гашу заклинанием свечи. И тогда, в слабом свете уличных фонарей, Ремус быстро наклоняется над постелью и шепчет:

– Я мог бы возненавидеть тебя за это.

4.

Вы хотите знать об отношениях Джеймса с друзьями? Мародёрами, как они себя называют. Хм, даже не знаю, с чего начать.

Я слышала – магнитное поле Земли иногда изменяется, что-то происходит в самом сердце планеты, и все компасы выходят из строя, и птицы, привлечённые новым полюсом, мигрируют в неверном направлении. Что-то похожее произошло и с мальчиками. Много лет Ремуса, как прилив к Луне, тянуло к Сириусу, а потом внезапно потянуло к Джеймсу.

Я не знаю, что стало причиной этих перемен, и, откровенно говоря, не хочу знать. Я отдавала себе отчёт в том, что мой муж трахает Сириуса – невозможно годами наблюдать за чьей-то дружбой и ничего не заметить. Тем более что у Бродяги всегда всё написано на лице.

Я даже могу сказать вам, когда это началось: двадцать пятого августа тысяча девятьсот семьдесят девятого года, когда Джеймс заявился домой, пропахший потом и сексом, и нёс какой-то бред про полисмена по имени Элвендорк.

Возможно, мне следовало расстроиться, но Сириус никогда не казался мне опасным. А то, что они немного пообжимаются, выполняя задания Ордена, вряд ли можно назвать угрозой нашему браку. Если Джеймсу так отчаянно хочется кого-нибудь трахнуть, то меня, признаться, не волнует, с кем он это сделает. И вдобавок несколько дней после такого он всегда очаровательно виноватый и заботливый.

Вам кажется, что это ужасно расчётливо? Я бы назвала это реалистичным взглядом на жизнь; в глубине души я всегда была прагматична. Как вы, наверное, помните, моим лучшим другом многие годы был Северус. Может быть, теперь вы поймёте, что я не такая уж милашка.

Нет, отношения Джеймса и Сириуса никогда меня не волновали. Я не беспокоилась до тех пор, пока что-то не произошло между моим мужем и Ремусом. После этого Люпин смотрел на него с таким мягким выражением, от которого Джеймс замирал, будто олень в свете фар. В дальнейшем это могло стать проблемой, не будь Блэк полон решимости разрушить эту связь.

Мне жаль Сириуса, но во всём виноват он сам.

Со звёздами всегда так, не правда ли? Светят всё ярче и ярче, а потом взрываются и исчезают во тьме. Может быть, то, что произошло, было неизбежно, и всё, могли сделать мы, остальные, – это не позволить Блэку уничтожить и нас тоже.

Именно поэтому я настояла на том, чтобы Хранителем стал Питер. Я наблюдала за ними, и знаю, что Сириус никогда ничего не мог сохранить в тайне.


– конец –