Я смутно представлял направление своего полета: мне
было только известно, что Лондон находится на северо-востоке от
Оттери-Сэнт-Кэтчпоул. Я повернулся так, чтобы Большая Медведица встала слева и
чуть впереди меня, и полетел над дорогой, текущей огоньками. А вот где искать в
Лондоне площадь Гриммо, я совсем не знал, поэтому, опустившись на безлюдной
парковке на окраине, я спрятал метлу под розовым «Фордом» и отправился искать
полисмена, который нашелся сразу же – что я принял за знак успеха моего
предприятия – и объяснил примерно, куда мне надо идти, только сильно удивлялся,
отчего я не хочу взять такси, ведь их стоянка была через квартал. Заверив
полисмена, что я, фанат спортивной ходьбы, буду рад пешком добраться до пункта
своего назначения, я улыбнулся на всякий случай, побежал к своей метле и
помчался на ней дальше – в поисках маленькой площади с пожухшими на жаре
липами. Я никогда не видел ее сверху, поэтому мне понадобилось не менее
получаса круговых полетов над предполагаемым районом, чтобы наконец, удачно
зайдя с севера, ухватить взглядом знакомый паб и музыкальный магазинчик Стеллы
и направить свою метлу наискосок, к домам 11 и 13.
Я вовремя спохватился – еще не успев пойти на
снижение. Впервые за несколько часов полета я вспомнил, что стоит кому-нибудь
увидеть меня в воздухе, как статут о секретности будет немедленно нарушен и о
проступке узнают в министерстве, а этого никак нельзя было допускать, потому
что я никому не собирался дать себя остановить. Я должен быть собранным и
решительным, сказал я себе, я должен действовать с холодной головой и четким
планом. Кивнув себе в ответ, я поднялся как можно выше в уже почти совсем
посветлевшее небо, а потом, сообразив, что делать, резко спикировал, держа курс
на общее ребро домов 11 и 13, торчавшее острием вверх – и когда до него
оставалось всего футов тридцать, не больше, я истошным шепотом начал говорить
пароль, и крыша дома Сириуса вдруг вспухла у меня на глазах, развернулась в обе
стороны своим бортиком, белевшими в сумерках каменными плитами и темным
массивом чердачного этажа. Еле успев выйти из пике, я шлепнулся на крышу и
покатился по ней так, что перевернулся через голову, чудом не сломав шею и
метлу. Левый бок я отбил о шезлонг Сириуса, а лоб – о шмякнувшийся мне на
голову рюкзак, я не мог восстановить дыхание, зрение плыло и не хотело
останавливаться, лицо горело от ветра, а руки онемели после пяти с половиной
часов полета, но этот миг я запомнил как чистый миг триумфа.
Осторожно миновав Клювокрыла, я пошел вниз, и еще
вниз, и еще, будто мне кто-то подсказал, где искать Сириуса. Спустившись на
первый этаж, я двинулся вперед на цыпочках, а когда до освещенной двери кухни
осталось всего несколько дюймов, боком прижался к стене и не дыша глянул через
стекло. Он был там.
Сириус сидел за столом – взлохмаченный, в мятой
голубой рубахе с закатанными рукавами, с побледневшим, словно полинявшим от
частых дождей лицом, и разговаривал с сидящим напротив Кингсли, который часто бывал
у него на рассвете. Сириус держал в руках клочок пергамента и что-то говорил –
я слышал голос, но не мог разобрать слов за дверью. Сириус был со складкой
между бровей и с рельефом вен на предплечьях, он хмурился и улыбался, он был
серьезным и взволнованным, он был настоящим, и в эту минуту понял, что всего за
три недели успел упустить его живой образ из своего сердца.
Я тихонько отошел и сел под лестницей, терпеливо
приготовившись ждать, и ждать пришлось недолго: минут через десять я услышал
визг ножек стульев, чиркнувших по кухонному полу, и несколько неразборчивых
слов, после чего наступила тишина. Выждав для верности еще несколько минут, я
встал и приблизился к двери в кухню, и когда я к ней подошел вплотную, Сириус,
по-прежнему сидевший за столом, но уже без Кингсли, поднял глаза и увидел меня.
Вспоминая об этом через двадцать лет, я почему-то
вижу сначала не его, а себя – как я стою за стеклом с метлой в руках, с
рюкзаком за плечами, с волосами дыбом от встречного ветра, с расцарапанным
лбом. Потому что в Сириусе я, как в зеркале, вдруг увидел себя самого: с тем же
не то отчаянным, не то отчаявшимся лицом, с той же внешней неподвижностью, под
которой скручивался внутренний полет, и Сириус так же, как и я, молчал, не
проронив ни слова, потому что словами тут говорить было нечего. Когда я
уткнулся лбом в стекло, почувствовав, что ноги меня не держат, он встал и
подошел к двери, тоже уткнувшись лбом, и положил на стекло ладонь, будто хотел
поддержать, а может, просто прикоснуться, а может, просто для устойчивости, и в
нем было столько же усталости и окончательного спокойствия, как и во мне.
Он напоил меня чаем, залечил царапину на лбу и
уложил спать, сказал, чтобы я спал спокойно и ни о чем не тревожился, потому
что он никуда не денется и будет охранять мой сон. Я думал, что больше никогда
не смогу уснуть, однако же впал в забытье, едва только моя голова коснулась
подушки. Я проспал до вечера, а потом, жадно съев найденные на кухне сэндвичи,
поднялся на крышу, где в полосатом шезлонге сидел Сириус. Небо было ясным,
черным, хотя мостовые сверкали от недавно прошедшего дождя, и когда я опустился
в шезлонг и взял протянутую Сириусом бутылку пива, то стал, как и он, смотреть
на небо, гадая, какие звезды были бы на нем видны, если бы Лондон не светил так
ярко.
Время от времени начинало накрапывать, но мы всё
так и сидели бок о бок, словно морось была нам нипочем, только мне то и дело
приходилось снимать очки, чтобы протереть их краем футболки. Площадь под нашими
ногами тихо шумела, пахло бензином и густым сладким тлением осенних листьев, у
дверей паба люди сменяли друг друга, у Стеллы музыка невнятно пела, всё
повторяя «buried in water». Мысли текли сами по себе, и я вдруг подумал, что
если бы мне пришло в голову заплакать, это был бы подходящий момент, потому что
слез от дождя никто не смог бы отличить. Но плакать мне вовсе не хотелось,
совсем.
Сириус рассказал, что отстоял меня у миссис Уизли и
смог объяснить все толком Дамблдору – правда, что именно он объяснил и каким
толком, Сириус не уточнял, ну а я и не спрашивал, был просто рад тому, что
снова здесь. И еще Сириус добавил, что те пять дней, которые остались до начала
занятий в школе, мы сможем провести вместе.
Так оно и вышло.
Все было по-прежнему, в точности как Сириус и
обещал: мы невпопад завтракали, сражались на тренировочных дуэлях, слушали
музыку и сидели на крыше, говорили о Хогвартсе и о тех странах, которые повидал
Сириус, пили сливочное пиво и бросались пробками в прохожих; по вечерам
приходил Люпин с продуктами, а на рассвете – Кингсли, но об этом я узнавал лишь
наутро, потому что спал по ночам так крепко, как никогда до этого. Вот только
между нами с Сириусом лежала нейтральная полоса, какая разделяет дорогу с
движением в разные стороны.
Накануне первого сентября вечером, когда уже совсем
стемнело, мы Сириусом снова сидели на крыше вдвоем в тишине, которую нарушал
время от времени только негромкий, будто шепчущий что-то звук, с которым от
выдыхал табачный дым. И я подумал: даже если сейчас все так плохо – это не
страшно. Ведь перед нами – вся жизнь впереди, и пройдет год, два, десять,
неважно – но мы сможем все исправить и любить друг друга как раньше, сказал я
себе. На этих непроизнесенных вслух словах я повернулся к Сириусу, улыбнувшись
ему, и он, как будто услышав их, первый раз за четыре недели сжал мне руку и
ответил на улыбку.
А потом пришло первое сентября и время уезжать в
Хогвартс. И я, на вокзале толкая перед собой тележку с багажом и глядя на
настороженно бегущего у моей ноги черного пса, думал – как быстро пролетело это
лето. Каким бесконечно длинным оно было бы, останься я у Дурслей, как обычно. Я
ждал бы, как обычно, писем от Рона и Гермионы, поливал бы газон под присмотром
тети Петунии и отдраивал машину дяди Вернона. Впрочем, все могло быть совсем
иначе, чем обычно – ну, например, на меня прямо у дома напали бы дементоры, а я
бы отбивался от них Патронусом, и меня исключили бы из Хогвартса и вызвали на
судебное разбирательство в Лондон, где я только мельком увидел бы Сириуса… кто
знает, что произошло бы, если бы все было иначе. Кто знает, что именно мне
хотелось бы помнить. Я и сам не знаю.
Иногда я думаю – где я допустил ошибку? Почему-то
мне кажется, что не будь у меня этого лета с Сириусом, у нас с ним было бы
много лет.