Бета: Mummica
Рейтинг: NC-17
Пейринг: СБ/ГП
Жанр: AU, Drama, Romance
Отказ:Все
права у Роулинг и иже с нею.
Аннотация: "Жизнь
и сновидения - страницы одной и той же книги". (А. Шопенгауэр)
Комментарии: Написано
на "HP-Ficathon 2009" по заявке Anarda: "фик,
ангст-романс, снарри, гарриблэк или гарридрака, с высоким рейтингом".
Déjà vécu (фр.) - дежа веку, «уже пережитое»,
аналогичное явлению дежа вю ("уже виденное"), однако имеющее более
общий характер.
Этого фика не было бы без
"Разбитого зеркала" Анатолии, "Заклинателя дождя" Solli и,
конечно, "Umbra Nihili" Cluegirl, переведённого замечательной
kasmunaut.
В чужое небо налегке,
Как будто дни листая,
И след терялся на песке,
И лёд под сердцем таял.
Стеной разлука до самых звёзд
Летит со мной…
Если бы ангелы твои оставили меня
Там, где в тихой пустоте нить держит
тонкая,
Если бы ангелы смогли однажды рассказать
–
Сколько лун ни назови, я буду ждать.
БИ-2, «Ангелы»
Глава 1.
Голос тёти Петуньи разносится по дому визгливым набатом.
– Гарри Поттер! Что ты сделал с моей кухней, дрянной мальчишка?! Дадличек, не
заходи пока сюда, сначала надень тапочки. Поттер! Живо спускайся!
Он приходит в себя после тягучего забытья, в котором провёл большую часть этой
недели, первой с начала каникул. Сколько уже тётя кричит? Минут пять, не
меньше. Словно регуляторы громкости динамиков плавно поворачивали, прибавляя
звук, позволяя ему пробиться сквозь бастионы отчуждения. В коконе из плотной
пустоты легче, там не остаётся места для мыслей о том, что случилось в
министерских залах.
– Поттер, немедленно иди сюда, не заставляй меня прибегать к крайним мерам!
Интересно, что же это за меры такие, безучастно размышляет Гарри, сползая с
кровати и натягивая измятую растянутую рубашку. Чуть больше его интересует, что
он умудрился натворить на кухне.
Под тяжестью Дадли стонут ступеньки.
– Что, Поттер, стал плохо слышать? – дверь распахивается настежь, звучно
скрипнув.
Гарри не оборачивается – много чести.
– Быстро вниз, – басит Дадли, задетый холодным приёмом. – Мама зовёт.
Спускаясь за ним по лестнице, Гарри буравит взглядом широченную спину дорогого
кузена и испытывает нешуточное желание подпихнуть его под зад, чтобы неповоротливая
туша познакомилась с ребром каждой ступени. Тут же становится стыдно за
подобные мысли, но выбросить их из головы ему не по силам. Пусть бы Дадли хоть
на миг ощутил подобие той боли, какую он вынужден носить в себе с конца
учебного года.
У подножия лестницы Дадли останавливается и пропускает его вперёд, подталкивая
в плечо метким боксёрским ударом, и Гарри легко преодолевает оставшиеся до
дверей кухни футы.
– Это что такое, мальчишка? – шипит тётя, брызжа слюной и тыча в пол острым
ногтем.
Без сомнения, ей бы хотелось схватить Гарри за шкирку и ткнуть туда носом, как
нашкодившего кота. У ножек стола раскинулась приличных размеров лужа,
припорошенная белыми лепестками. Осколки хрустальной вазы прибрежными камешками
лежат чуть поодаль, в них искрятся солнечные лучи, довершая композицию россыпью
дрожащих огоньков.
– Это не я, тётя, – спокойно говорит Гарри.
Он не лжёт: драгоценную вазу – подарок от подчинённых дяди Вернона – он и
пальцем не трогал. Но тётя не в состоянии оценить по достоинству чистосердечность
ответа и приходит в ярость.
– Уберёшь здесь всё, вынесешь осколки, и я запру тебя в комнате. Еду не
получишь до тех пор, пока не извинишься перед дядей Верноном за вазу.
Гарри еле сдерживается, чтобы не пожать плечами. За припасами можно послать к
друзьям Хёдвиг, а выходить из комнаты… Не очень-то и хотелось.
***
Замок у клетки заело намертво. Хёдвиг укоризненно смотрит на него сквозь прутья
и клекочет. Чёрт знает что – ни корма по-человечески насыпать, ни выпустить
сову к друзьям, чтобы поесть самому. А главное, нельзя просто сказать
«Алохомора» – до совершеннолетия остаются целых два мучительных года.
– Сейчас, потерпи, – уговаривает он Хёдвиг, одной рукой почёсывая её под шеей,
а другой копаясь в так и не разобранном чемодане.
На дне обычно оседает всякий ненужный хлам, и неплохо бы сейчас отыскать в нём
сломанное перо и его кончиком провернуть заевший зубчик в замочном чреве.
– А! Чччёрт!
Хёдвиг подлетает вместе с ним, тревожно захлопав крыльями. Из рассечённого
пальца Гарри течёт кровяная струйка и щекотно сбегает вниз по ладони.
– Это ещё что такое?..
Действуя теперь более осмотрительно, Гарри переворачивает чемодан и трясёт его
над полом. Порезанный палец он засовывает в рот, морщась от медного привкуса. К
ногам падает забытый мусор чуть ли не пятилетней давности: значки, сухие
апельсиновые косточки, обёртки, три разномастных носка, куски исписанного
пергамента, растрёпанные перья, дюжина унций компонентов для зелий и, наконец,
осколок зеркала, подаренного Сириусом столетье назад.
На неровной острой кромке видны грязно-рыжие подтёки, и Гарри стирает их краем
рукава. Он всматривается в глубь тёмных пляшущих отражений, но, как всегда,
видит там только себя. Поддавшись порыву, Гарри размахивается было, – швырнуть
зеркало в стену, раскрошить в пыль! – но останавливает себя. Конечно, это
глупо, но ведь от Сириуса у него и так почти ничего не осталось, а из зеркальца
могло бы выйти что-то вроде талисмана.
Гарри садится на кровать, не отнимая ото рта ноющий палец, и с глухим отчаянием
проводит по заляпанной поверхности зеркала, ласкает его, чертит закручивающиеся
спирали. Надо бы обернуть его чем-нибудь и носить в кармане, как напоминание о
том, почему он не может проиграть в этой войне, почему должен мстить, и мстить
жестоко. Что там Круцио - он придумает для Беллатрикс пытки, о каких и не
слышали в магическом мире.
Внезапно по холодной глади осколка проходит призрачное колыхание, отражение
дробится, рассыпаясь, и из тёмной мути на Гарри смотрит не он сам, а… Нет, нет.
Томительный, невозможный морок.
– Сириус, – шепчет он и видит, как зеркало туманится от прерывистого дыхания.
Серые глаза щурятся, точно человек с зазеркальной стороны улыбается.
– Гарри, – доносится отдалённым эхом. – Знаешь, малыш, что-то здесь невесело.
Вытащишь меня отсюда?
Кажется, Гарри начинает кричать, сам того не сознавая. Зовёт Сириуса и сжимает
зеркало с такой силой, что кровь буквально брызжет сквозь пальцы. Боль и крики
– почему он не может остановиться? – мешают разобрать, отвечает ли крёстный.
Перед глазами черно, ночная темень сгустилась, как будто за окном погас фонарь
– Гарри не удивился бы, если весь мир, вздрогнув, взорвался с ним в одном
надсадном вопле.
А в следующую секунду наваливается тишина. От резкого перехода Гарри судорожно дёргается
–
***
– и просыпается.
Он в своей кровати, рядом клетка с нахохлившейся разобиженной Хёдвиг, за окном
перекликаются птицы, а от осколка зеркала, лежащего рядом, обои расцвечиваются
бегающими зайчиками.
Гарри плотно зажмуривается, надеясь вернуть сон; он не может понять, в какой
момент отключился, где прошла грань между явью и видением.
– Поттер! Дядя хочет с тобой серьёзно поговорить.
Гарри рывком садится, и правую руку обжигает болью. Четыре неглубоких пореза на
ладони сильно саднят. Он подносит руку к самому носу, смотрит на бурые высохшие
дорожки. Зеркало невинно лежит в стороне, и на нём ни единого кровяного следа.
– Сириус, – имя даётся с невероятным усилием, таким, что немеют губы. – Ты меня
слышишь? Сириус!
Ничего. В зеркале покачивается только отражённый потолок с трещинкой и
затянутый паутиной угол.
Сон жесток настолько, что Гарри всерьёз задумывается - не Волдеморт ли наслал
этот морок? От того не было вестей с момента разгрома в Министерстве, но чем
чёрт не шутит.
Занятый невесёлыми мыслями, Гарри рассеянно выслушивает отповедь дяди, кивает в
такт его рычанию, даже бурчит «извините» – необходимо сьесть хоть что-то, пока
не случился голодный обморок с очередными видениями. А после завтрака всё-таки
попытаться открыть треклятый замок в клетке. Мерлин… Каким же надо быть
дураком, чтобы не вспомнить сразу про нож-отмычку, подаренный Сириусом.
Тётя Петунья выдаёт ему бинт, с подозрением оглядывая располосованную руку. На
её лице читается отвращение вперемешку с испугом: ещё бы, ненормальный
племянник растерял остатки рассудка.
– Если ты собираешься… делать такое каждый день, – она сглатывает и нервно
вскидывает подбородок, глядя на перевязанную руку Гарри, – больше никаких
бинтов не получишь.
Хорошо, что она не успела увидеть тыльную сторону кисти, со шрамами,
оставшимися после Амбридж. Ну и пусть думает, что он сумасшедший. Хотя бы в
этом тётя будет солидарна с большинством волшебников. И так ли уж это далеко от
истины?
Зеркало Гарри заворачивает в дырявый носовой платок и носит теперь в кармане
джинсов, стараясь вовсе о нём не думать.
***
Дрова в очаге трещат так, что миссис Уизли начинает косо посматривать на
близнецов – не подложили ли они в огонь собственноручно изготовленные петарды.
– Фред, ну-ка расскажи мне, почему…
– Они не виноваты, Молли, – прерывает её Сириус, получив в ответ неприязненный
взгляд. – Этот дом никогда не был рад гостям, а после смерти моей драгоценной
мамаши и подавно.
Миссис Уизли недоверчиво хмыкает, но оставляет Фреда и Джорджа в покое,
вернувшись к раковине и с удвоенной силой продолжив оттирать кастрюли.
– Гарри, – полушёпотом зовёт Сириус. – Садись ближе. Тебя ведь не беспокоит
этот треск?
Гарри мотает головой и поспешно двигает стул к креслу Сириуса, которое тот
трансфигурировал вчера из хромой табуретки. Он так близко, что локтем почти
касается тёмно-малиновой обивки. На коленях у Сириуса улёгся Косолапсус,
подставив тщательно вылизанный бок к огню – на просушку. Утробно мурлычет,
льнёт к рукам, выгибаясь почти сладострастно. Гарри не может сдержать улыбку
при виде кошачьей морды, расплывшейся от наслаждения.
– Хитрая скотина, – ворчит Сириус, запуская пальцы в лоснящуюся шерсть. –
Вылакал миску сливок, теперь кофе придётся пить неразбавленным.
Против обыкновения, Гермиона и не думает вступаться за любимца.
– Гад пушистый, – бормочет она и яростнее стучит спицами.
Ревнует его, что ли? А сам Гарри вдруг понимает, что завидует коту, и это до
смешного непривычное чувство, будто стороной прошёл сильнейший пожар, и его
зацепило огненными языками, а внутри разлилось почти гнетущее тепло…
Ерунда, это всё жар, идущий от печки, ничего больше.
– О чём задумался? – интересуется Сириус и, подняв стоящую рядом с креслом
бутылку, делает шумный глоток. – Давно не видел такого довольного выражения,
прямо как у этого тунеядца.
Он стучит указательным пальцем по лбу Косолапсуса, а тот лапой небрежно
отпихивает его руку.
– Хороший вечер, – как бы глупо это ни звучало, Гарри говорит чистую правду.
– Хороший, – с сомнением повторяет Сириус.
Жидкость в его бутылке плещется на самом донышке.
Если бы можно было поймать мгновение и заключить его в сосуд или медальон,
сохранить со всеми ощущениями, запахами и звуками, Гарри непременно выбрал бы
этот. Когда от трескучей чадящей печки волнами расходится тепло, миссис Уизли
гремит посудой, слышится звяканье Гермиониных спиц, а Сириус расслабленно
раскинулся в кресле и почёсывает за ухом урчащего Косолапсуса.
Дом. Пока не вспоминаешь о склепе, поджидающем за дверьми, кухня кажется частью
настоящего дома, в каких живут большие дружные семьи – хотя не Гарри об этом
судить. Сириус рад бы сбежать отсюда, Гарри понимает, и всё-таки с
воспоминаниями об этих минутах, наверно, легче будет возвращаться к Дурслям. А
когда-нибудь Сириус исполнит обещание, и у них будет собственный…
Стоп. Всё уже было – именно так – и треск горящих поленьев, и запах мыла,
смешанный с винными парами, а сейчас Сириус скажет, что в кабинете надо
разобрать стол, забитый хламом под завязку.
– Стол в кабинете набит хламом под завязку, – Сириус ни к кому конкретно не
обращается, но миссис Уизли резко оборачивается. – С утра надо бы его
проверить. Я попрошу Хмури, пусть глянет.
Гарри часто-часто моргает, надеясь избавиться от навязчивой растущей тревоги.
– Гарри, что-то не так?
Он знал, что Сириус это скажет. Господи, да что происходит… Он делает глубокий
вдох, со свистом втягивая воздух, и тут на него сваливается следующее
воспоминание – или предсказание, непонятно, – через секунду раздастся грохот,
стопка тарелок приземлится на замызганный пол, и…
– Ой, прошу прощения, сейчас я всё восстановлю! – выпаливает смутившаяся Тонкс,
которая только вошла.
Не может быть, такого-не-бывает – но каждая мелочь знакома Гарри, он мог бы
расписать дальнейшие события с точностью до секунды.
– Сириус, – успевает сказать он, но глаза застилает чернота.
***
Его выбрасывает из сна, и он лежит задыхаясь, как выкинутая приливом на песок
рыба.
– Половина восьмого, мальчишка! Я жду, когда ты спустишься, завтрак уже на
столе!
Он слышит, но двинуться нет сил, он до сих пор словно в ватном коконе,
парализующем и тело, и мысли. Однако понемногу дурнота отступает, дыхание
выравнивается, и он встаёт с кровати.
Сон был реален, в нём было больше жизни, чем Гарри способен ощутить здесь, сидя
взаперти в четырёх стенах, да ещё на полуголодном пайке. Но, по правде говоря,
это не было настоящим сном. Возможно, новое развлечение Волдеморта: выуживать
запрятанные воспоминания и прокручивать их снова и снова, как заевшую плёнку в
старых кинотеатрах. Или такие штуки выделывает его собственное подсознание?
Гарри убеждает себя, что этого не повторится. Весь вечер он пишет письма Рону и
Гермионе, но в них ни слова о необычном сне, а уже тем более – о предыдущей
ночи и мёртвом голосе из зеркального осколка. Дождавшись, пока улягутся Дурсли,
он выпускает Хёдвиг; ей явно не терпится поразмять крылья, и Гарри с тоской
думает о запертом в чулане «Всполохе». Грудь снова прошивает резкая боль, когда
мысли от метлы перескакивают к Сириусу. Он только-только научился избегать
растравляющих душу воспоминаний, но те решили найти его сами.
Ложиться спать Гарри не спешит. Плохо получается отгонять мрачные предчувствия,
кажется, что ещё одной порции ядовитых видений он не вынесет. Но к двенадцати
глаза уже нещадно слипаются, а в десять минут первого дядя Вернон, ни слова не
говоря, заходит и выключает свет. Спасаться от сна становится бессмысленным.
***
Миссис Уизли распаляется всё больше и больше.
– Мы драим этот проклятущий дом с утра! С меня семь потов сошло, дети
измучились, а хозяин и пальцем не пошевелил. Ремус, сходи за ним, пусть
спускается – меланхолия слетит за секунду!
– Миссис Уизли, – вмешивается Гарри, видя, что Люпин делает нерешительный шаг в
сторону коридора, – можно, я схожу?
– Гарри, милый, не стоит так…
– Мне не трудно, – заверяет он и, пока миссис Уизли не передумала, боком
отступает к двери.
– Только мигом!
Он рад хоть на десять минут забыть о загаженных портьерах, населённых мелкой
нечистью шкафах и зловредных побрякушках. Найти Сириуса нетрудно, все знают,
где он проводит большую часть времени. Гарри сразу поднимается на третий этаж,
в бывшую комнату Вальбурги Блэк.
Его встречает пелена удушливого запаха, смесь ароматов стойла и птичьего
вольера. Но Клювокрыл, судя по всему, неудобства не испытывает, и Сириус, как
ни странно, тоже.
– Вытравливаю могильный смрад радикальными средствами, – спокойно произносит
он, оглядывая сморщившего нос Гарри. – Матушка пришла бы в неописуемый восторг.
Гарри подходит ближе, раскланивается с сонным гиппогрифом и усаживается на край
подоконника рядом с Сириусом – их разделяет какая-нибудь пара дюймов. Дыхание
постыдно перехватывает.
– Что стряслось?
– Миссис Уизли зовёт. Хочет, чтобы ты помог с очисткой дома.
– Видеть не могу эти залежи фамильных пылесборников, – зло цедит крёстный.
– Знаю. Можешь не ходить, я что-нибудь придумаю…
– Не нужно, сейчас спущусь.
Кончиками пальцев Сириус дотрагивается до его щеки, и Гарри слегка поводит
головой, чтобы удержать прикосновение на четверть секунды.
– Что-то ты раскис, приятель, – непонятно, кому Сириус это говорит – ему или
самому себе. – Волнуешься из-за слушания? Брось, и не из таких передряг…
Но Гарри почти не вслушивается – внезапно он осознает, что прямо сейчас в дверь
тихо постучат, а потом войдёт Рон. Как он может это знать?
Не договорив, Сириус оборачивается.
– Кого ещё принесло? Открыто!
Рон приоткрывает дверь ровно настолько, чтобы можно было просунуть голову.
– Ну, где вы там? Мама зовёт.
– Сириус! – Гарри не понимает, откуда взялось это нелепое жуткое чувство,
словно ему известно всё, что произойдёт, словно всё уже было, было…
Пространство схлопывается, пожирая себя.
Темнота – опять! – и воздуха всё меньше и меньше.
Прислонившись лбом к прохладному стеклу, Гарри буравит взглядом улицу и
безуспешно сдерживает зевоту. С каждым его сном силы убывают, и сейчас он бы
продал душу за сносную Настойку бодрствования или как там её. Только бы не
закрывать глаза и не погружаться опять в давно пережитое и упрятанное на самое
дно памяти.
– Сириус, – говорит он, едва касаясь губами зеркала, зажатого в руке.
Ни единого проблеска потустороннего движения. Ещё бы.
|