– Ну что, упаковался? Завтра в школу?
Сириус появляется неслышно, в этом он бы и Снейпу дал сотню очков вперёд.
– Угу.
– Что так кисло?
– Если бы я мог… – Горло отчего-то сжимается, и Гарри приходится отвернуться,
чтобы восстановить дыхание. – Если бы мне можно было, я бы остался. Правда,
Сириус.
– Не говори глупостей. – Он смеётся – одними губами, а в глазах пустота
недельной, наверно, давности.
Хотя только сегодня Гарри видел в них совсем другое. Когда Сириус стоял перед
боггартом миссис Уизли и смотрел на труп Гарри. Неприятное зрелище, что
говорить, кому сейчас хочется столкнуться с боггартом один на один. Интересно,
у Гарри он оказался бы, как и раньше, дементором – или…
– Поедешь, будешь учиться, набираться ума, усиленно общаться с друзьями. Что
ещё делают в пятнадцать?
– А ты?
– Ммм? – Сириус отвлёкся, поглаживая сквозь прутья мирно ухающую Хёдвиг.
– Что будешь делать ты?
– Глупый вопрос, – отвечает он с усмешкой. – Жить здесь.
Если это можно назвать жизнью. Гарри готов озвучить несказанную крёстным фразу,
но произносит другое:
– Я приеду. На рождественских каникулах, упрошу миссис Уизли.
– Знаю, Гарри. – Сириус хлопает его по плечу и медлит, не убирает ладонь. – Я
буду ждать. Договорились?
Если бы слушание было проиграно, а Гарри был обречён провести в этом доме
остаток жизни, порадовало бы это Сириуса? Гарри отчётливо понимает, что
согласен пойти на такое.
– Сириус, – выдыхает он.
– Боюсь, завтра у нас не будет времени нормально попрощаться, – рука
соскальзывает с плеча Гарри и останавливается на его талии.
– Да.
– Когда я предлагал тебе дом, – вдруг негромко произносит Сириус, – я не имел в
виду этот. Мы можем, когда всё кончится, подыскать что-нибудь без засушенных
голов и серебряных сервизов. Как тебе?
– Отлично, – он тихонько прижимается щекой к плечу Сириуса, а тот небрежно
обхватывает его другой рукой.
– А пока придётся потерпеть, – голос Сириуса звучит веселее, вселяя надежду.
– Конечно. – Гарри сам разрывает объятье – до того, как оно затянется и
превратится во что-то непозволительное, дурное.
До того, как Сириус его оттолкнёт, потому что выдержать ещё и это Гарри не в
состоянии.
– Уложил вещи? – миссис Уизли рассеянно заглядывает в полураспахнутую дверь. –
А, болтаете?
– Да, – остаётся только надеяться, что вид у Гарри достаточно невинный, чтобы
не выдать его идиотские мысли.
– Я уже ухожу, – чуть раздражённо бросает Сириус. – Спи спокойно, Гарри.
– Доброй ночи, – откликается он.
– Завтра рано вставать, – напоминает миссис Уизли. – Выключить свет?
Он кивает.
Засыпая, он чувствует, что с губ так и не сошла глупая улыбка.
***
– Ты почему ещё не лёг? – грозно спрашивает дядя Вернон, который не мог пройти
мимо полоски выбивавшегося из-под двери света.
– Не спится.
– Принести снотворное и силой влить тебе в глотку? – дядя перехватывает
ненавидящий взгляд воспалённых глаз Гарри и осекается.
– Просто уйдите, – очень спокойно говорит Гарри и перекладывает палочку из-под
подушки на шаткую тумбочку у кровати.
Бормоча под нос все ругательства, какие знает, дядя, переваливаясь, грузно
шествует к двери, но выключателя не касается.
Гарри хватает ещё на пять часов. Под веки точно льют расплавленный свинец,
голова неподъёмная, и шея то и дело норовит согнуться под ее тяжестью. Наконец
сил для сопротивления не остаётся.
***
Голова Сириуса исчезает из камина, и Гарри отчаивается унять колотящееся сердце.
– Ещё бы чуть-чуть, и… – выпаливает Гермиона.
– Ты это уже говорила, – у него закрадывается какое-то сомнение, но, прежде чем
оно успевает оформиться до конца –
– ничего не остаётся –
Нет ничего страшнее, чем сидеть сложа руки и не знать, как помочь, чем ободрить
друзей. Он переглядывается с Сириусом, но у того во взгляде сквозит та же
тоскливая растерянность. Остаётся только ждать.
Понятно, что чувствуют Уизли. Если бы Гарри пришлось сидеть вот так, ожидая
вестей о Сириусе, он бы наверняка спятил. Когда от тебя не зависит, выживет ли
близкий человек, внутри всё разрывается и ноет, минуты становятся гвоздями в
железной деве.
Однажды такое было, вспоминает Гарри. Нет, не просто такое, ещё хуже, услужливо
подсказывает память. Падение, верно? Запрокинутая голова, выгнувшееся в
танцевальном па тело, а за ним распахнувшийся зев арки.
Завеса –
– он умер-умер-умер -
Лицо Сириуса полускрыто тенями, но это к лучшему. В кладовке слишком тесно, и
Гарри рад, что их не разделяет – не отдаляет – свет.
Он говорит о сумасшествии и мог бы рассказать вдвое больше, если бы не боялся
реакции Сириуса и свидетелей за тонкими стенами.
– Перестань мучиться, – советует Сириус.
Он хлопает Гарри по плечу…
– Подожди! – очень важно удержать его, Гарри почти вспомнил, он знает – это
происходит не по-настоящему, это просто…
– Молли зовёт, слышишь?
Он уходит.
А кладовку медленно заполняет тьма –
– и растекается повсюду, потоком хлынув в лёгкие.
***
Высыпанный из школьной сумки мусор похрустывает в такт неровным шагам. Гарри
почти наслаждается тем, что комната всё больше смахивает на спальню близнецов в
Норе, с вечно раскиданными жвачками, носками и хлопушками. К столу он последний
раз спускался прошлым вечером, скоро ровно сутки, как он ничего не ел, кроме
завалявшихся в подкладке куртки сухариков. Трижды в день тётя стучит в его
дверь, но больше для проформы, ни на чём не настаивая. Кажется, на него
наконец-то махнули рукой.
Иногда желудок напоминает о себе, и Гарри корчится на кровати, но чаще отсиживается
у окна, пережидая, пока голод, смирившись, немного отступит.
Это замечательно, что в комнате нет ни одного зеркала – не считая обёрнутый
платком осколок. Последнее, что хотел бы увидеть Гарри, – это своё теперешнее
отражение. Ему вполне хватает неясного силуэта на оконном стекле, хоть он и не
присматривается.
Бессонные ночи не только обвели тенями глаза. Теперь он стал отключаться в
любое время, выпадать из серой яви в мрачную удушливую тьму. Правда, день ото
дня сновидения истончаются, становятся короче, зыбче, блекнут – по крайней
мере, Гарри в это верит.
Письмо от Дамблдора приходит рано утром, настолько неожиданно, что Гарри далеко
не сразу решается впустить бьющуюся в окно пепельную сову. Вместе со свитком,
перетянутым кручёной тесьмой, к нему возвращается слабая тень надежды. Дамблдор
всегда знает, что нужно делать.
Трудно улучить момент, чтобы заговорить о собственных проблемах: сначала
показательное выступление в доме Дурслей, затем визит к Слагхорну, и только в
сарае для мётел, куда Дамблдор заводит его перед тем, как отпустить к Уизли,
Гарри наконец рассказывает обо всём.
Брови Дамблдора сходятся на переносице, глаза за половинчатыми стёклами
нехорошо щурятся.
– Ты видишь эти сны каждую ночь, Гарри? – вопрос задан с той лёгкой
заинтересованностью, с какой ведутся светские беседы о погоде.
Вернее всего, такой тон призван уверить его, что нет повода для волнений, но
эффект достигается обратный – Гарри подбирается, подаётся вперёд, как
заправская гончая во время травли. Если упустить момент сейчас, в будущем
истины от Дамблдора можно не добиться.
– Да, каждую. Что они значат? Это же не…
– Нет, не думаю, что к этому причастен Волдеморт. Скорее, они связаны с твоими
переживаниями. Скорбь порой принимает необычные формы.
Но проникновенными словами Гарри больше не запутать.
– А если он всё-таки нашёл лазейку и решил сделать меня психом? – возражает
Гарри и добавляет, послав подальше гордость: – Вы не могли бы достать мне зелье
Сна-без-сновидений, сэр?
– Драконовские меры ни к чему не приведут, – на лице у Дамблдора непривычная
смесь горечи и досады. – Впрочем, я знаю, что можно попробовать сделать...
– Сэр?..
– Позже, Гарри. Я навещу тебя на днях.
***
У Дурслей, оказывается, ещё легко жилось: не нужно было придумывать оправдания
забинтованным рукам, теням под опухшими глазами и отсутствию аппетита. В Норе
этот номер не прошёл.
– Что значит – не хочу есть? – потрясённая миссис Уизли накрывает его лоб
влажной от кухонного пара ладонью. – Вроде бы жара нет. Что у тебя болит?
Всё, до кончиков ушей, он совсем разбит, а настроение не лучше, чем у
счастливца, только что услышавшего троекратный вопль баньши.
– Всё в порядке, честно, – когда широко распахиваешь глаза, резь в них
усиливается, зато проще выдавать гиппогрифову чушь за кристальную правду.
Миссис Уизли хмыкает, но разговоров о болезни больше не заводит.
От Рона и Гермионы нет смысла что-то скрывать, поэтому после вечернего чая
Гарри делится с ними последними событиями, а заодно и опасениями.
– Никогда о таком не слышала, – Гермиона смотрит на кипу сваленных на столе
книг, словно ища у них поддержки. – Но ты здорово переутомился, и шок от… Он
ещё не прошёл, – неловко заканчивает она и умолкает.
Тогда вступает Рон.
– Знаешь, после того, как ты поживёшь у нас с недельку, мама тебя так откормит
– никаких снов не будешь видеть. Завалишься в кровать и прохрапишь до обеда, не
переживай.
Гарри смеётся, согласно качая головой. В самом деле, что он теряет. От
голодовки всё равно никакого проку…
– Верю.
***
Молнию на джинсах Гарри кое-как застегнул, но дальше они не сходятся, и
железная пуговица, позвякивая, болтается в воздухе.
– Гермиона попросила помочь с разборкой стеллажа в библиотеке, – оправдываясь,
говорит Рон.
– Что, сразу после обеда? – Гарри невольно морщится и вытягивается на диване,
выпрямляя хрустнувшие колени.
– Ага. Пойдём?
– Ты иди, а я буду через пятнадцать минут, хорошо?
– Нечего было столько в себя запихивать за столом, теперь не повернёшься, –
справедливо бурчит Рон.
Ответив на его сочувственную ухмылку страдальческой гримасой, Гарри
устраивается так, чтобы голова оказалась на мягком вытертом подлокотнике.
Сколько времени проходит с того момента, как вышел Рон, он не знает. В
затенённой гостиной нет даже песочных часов, а ток времени не ощущается вовсе.
Всё тонет в умиротворённом оцепенении, и, когда заходит Сириус, Гарри
воспринимает это как должное: не ускоряются привычно удары сердца, не
пересыхают губы.
– Отдыхаешь? – похоже, Сириус заглянул сюда просто так, не зная, что найдёт
разомлевшего крестника. – Не буду тогда мешать. Лежи.
Его отступлению к двери мешает протянутая рука Гарри. Слова не идут, общаться
жестами куда как легче.
– Что? – Сириус подходит ближе.
Гарри придвигается к диванной спинке, освобождая ему место, и неожиданно остро
чувствует холодок на животе – край футболки задрался, оголив его чуть не до
груди, и пуговица на джинсах осталась незастёгнутой. Вот же… Он стискивает
зубы, титаническим усилием воли пытаясь согнать краску с лица, а Сириус будто
ничего не замечает. Невидящим взглядом он равнодушно скользит по животу Гарри и
усаживается возле него, отрешённый, задумавшийся о чём-то невесёлом, судя по
пролёгшим между бровей морщинкам.
Жаждать коснуться и не мочь – вечное проклятье, руки как прикованы, и цепь
ровно той длины, чтобы не доставать до Сириуса всего пару дюймов. Несправедливо
и глупо, тем более что сам Сириус касается его легко и естественно, не
задумываясь и не просчитывая каждое движение. Для него не существует ни цепей,
ни невидимого барьера с пропущенным током, какой вынужден преодолевать Гарри.
– Гермиона уже разобрала полки? – спрашивает Гарри невпопад, лишь бы сломать
опасное молчание.
– Нашла две кусающиеся демонологии, – Сириус поворачивается к нему. – А ты
почему не с ней?
– Хотелось побыть в тишине.
– Понимаю, – Сириус откидывается назад, заводя руку за голову, и спиной слегка
касается вытянутых ног Гарри.
Лежать смирно становится невозможно, от давящего тепла в паху обжигает стыдом.
– Неудобно? – Сириус слегка приподнимается, но Гарри хватает его за предплечье
– и впрямь похоже на удар током, приходится резко отнять руку, не дожидаясь
сыплющихся искр.
– Всё нормально! – выходит чересчур нервно, и он поправляется, повторяя тише: –
Нормально.
Они застывают, кутаясь в тишину. Сириус дремлет, а Гарри борется с прибывающим
возбуждением. Когда Сириус шевелит рукой или ногой, главное – успеть закрыть
глаза и притвориться спящим. Наконец тот вырывается из сонного плена,
восхитительная тёплая тяжесть исчезает с ног Гарри, а потом прохладная рука,
ведя костяшками пальцев по его вздрагивающему животу, опускает задранную
футболку. Тихо хлопает дверь.
Он подносит правую руку ко рту и, что есть сил, вцепляется зубами в тонкую кожу
на тыльной стороне. Следы зубов впечатываются чуть ниже бледного «Я не должен
лгать». Где бы достать такое перо, чтобы дописать – «самому себе»?
|