Гарри
носится в воздухе добрый час. Сириус следует за ним, время от времени
покрикивая, но Гарри не слушает — так пьянят его скорость и высота. Это
потрясающе, сверхъестественно хорошо, настолько хорошо, что болит в груди, и
когда он наконец устаёт и спускается на землю, внутри всё кипит от счастья.
Гарри слезает с метлы.
—
Сириус, это было... блин, у меня нет слов!
— Я же
просил тебя быть осторожней, — резко говорит Сириус. — Кто знает...
— Брось!
Говорю же, я словно вспомнил, как летал раньше. Это лучше всего! — Гарри
кружится по траве с метлой в объятиях.
— Ты
слишком похож на отца, — говорит Сириус с тенью недовольства в голосе. И вздрагивает
со стоном, закрыв лицо руками. Сквозь его пальцы прорывается болезненный
смешок.
—
Мерлин, слышала бы меня Молли...
Гарри
осторожно укладывает метлу в траву. Сириус выпрямляется, и он, поддавшись всё
ещё бурлящему в крови восторгу, бросается к нему.
—
Спасибо! Ты лучший.
Гарри
утыкается носом в крепкую шею, вдыхает запах — горячий, острый, влажный — и в
затылке у него вдруг тяжелеет. Руки трясутся, ноздри с неожиданной жадностью
втягивают аромат кожи Сириуса. Тот застывает, осторожно придерживая Гарри за
плечи. А Гарри сходит с ума. Он вдруг понимает, что всё это, и дом, и магия, и
небо под ногами, всё это пустяки, что главное — этот человек, к которому он
прильнул, его тепло, запах, мощь сильного напряжённого тела, дрожь, которую он
даже не пытается скрыть. Гарри скользит губами выше, к подбородку Сириуса, и
слышит хриплый возглас. Сердце замирает. Сириус наклоняется к Гарри. От жара
его полуоткрытых губ внутри разгорается пламя.
Поцелуй
горчит подобно яду. Нежная ласка губ — голова идёт кругом, мягкие глубокие
толчки языка — в паху становится тесно и горячо. Гарри прижимается к Сириусу,
забывая обо всём, трётся о его бедро, погружает пальцы в спутанные волосы...
хорошо, как же хорошо, жарко, твёрдо... и вдруг резкая боль, и пронзительный холод,
и пустота. Сириус отрывает Гарри от себя. Его искажённое лицо бледно, а
зацелованные губы так ярки, что кажутся окровавленными.
— Нет, —
глухо произносит он. — Нет, только не это. Прошу тебя, Гарри.
И уходит
в дом. Гарри остаётся один в окружении сосен, и, обессилев мгновенно, садится в
траву. Он только что поцеловал мужчину, он хотел его — но этот факт не вызывает
ни удивления, ни неприязни, ни боли. Больно от того, что этот мужчина оттолкнул
Гарри.
Метла
лежит рядом, одинокая и забытая.
* * *
Дверь
громко хлопает, и Сириус сбегает с крыльца. «Вернулся», — думает Гарри. Мысль
холодная, почти равнодушная, просто констатация факта — слишком сильна
навалившаяся апатия. Он безразлично позволяет поднять себя с земли и отвести в
дом. Бубнит радио, снова щёлкают спицы, где-то журчит вода. Гарри отрешённо
смотрит на втиснутую ему в руки чашку горячего чая.
— Гарри,
— говорит Сириус. — Я...
— До
того как я утратил память, у нас что-то было?
— Что?!
Нет! — Сириус передёргивается.
Больно.
Боль настолько остра, что протыкает даже оболочку бесчувствия.
— Тебе
нравятся женщины? — спрашивает Гарри, внутренне корчась от какой-то беспомощной
пошлости в собственном голосе. Сириус морщится.
— Не в
этом дело. Ты... ты был слишком молод.
Гарри
вздрагивает, пристально глядя на него. Сердце стучит все быстрее и быстрее,
разбивая сковавшую его ледяную корку.
— Даже
так. Тебе не кажется, что пришла пора мне всё рассказать?
— Гарри,
послушай...
Чашка
летит на пол, и Гарри взрывается гневом, сметающим в пустоту остатки
благоразумия.
— Нет,
это ты послушай! — кричит он. — Я принял то, что ничего не помню, что мы с
тобой, оказывается, давно знакомы, что я могу превратить камень в чёртову мышь
и летать на метле! Но я не могу принять то, что ты чего-то не договариваешь! —
голос срывается, и Гарри вдруг добавляет, сам не зная, откуда выскочили эти
слова, — Мне надоело быть мальчиком, от которого вечно всё скрывают!
Сириус
вздрагивает, словно над ухом у него прозвучал выстрел. Он смотрит на Гарри, и в
этом взгляде столько горечи и вины, что тот не выдерживает — сломя голову
бросается прочь из дома. Он мечется между сосен, с ненавистью пинает метлу,
задирает голову и орёт в высоту бессмысленные проклятия. Потом бешенство
отступает — так же внезапно, как накатило. Гарри возвращается к крыльцу и,
сгорбившись, падает на ступеньку.
— Ты
прав.
Сириус
садится рядом. Закуривает. Гарри, не спрашивая, забирает у него пачку и
зажигалку. Тепло наполняет лёгкие — это привычно и знакомо, и пусть внутри
Гарри по прежнему пустота, он уверен, что и прежде не раз сидел вот так,
пытаясь перебить горечью табака боль в сердце. Сириус молча смотрит, как Гарри
выдыхает дым. Прячет в карман зажигалку.
— Ты
совсем взрослый, — говорит он тихо.
— Как я
потерял память? — спрашивает Гарри. — Почему мы с тобой давно не виделись,
почему ты был так потрясён? Ты не ждал меня здесь встретить? Не может быть, я
точно знаю, что живу в этом доме. И, наверное, всегда жил.
— Откуда
знаешь? — напряжённо спрашивает Сириус.
Гарри
глубоко затягивается.
— Здесь
всё моё. Я не помню ничего о доме, но явно обустраивал его сам. Он
идеален. И даже место я выбрал такое — замечательное. Самое чудесное. Самое
лучшее в ми...
У
Сириуса вырывается короткий стон. Гарри с изумлением видит, как влажнеют его
глаза, как сжимаются кулаки и поникает голова. Он с испугом прикасается к плечу
Сириуса.
— Ты
чего?
— Ну
конечно, — сдавленно произносит Сириус, — я так и думал. Ещё когда увидел эту
комнату. Так и думал — просто боялся признать. Мерлин мой, Гарри.
— О чём
ты?
Сириус
осторожно отнимает у него сигарету, бросает в траву. Его пальцы нежно
поглаживают ладони Гарри. Сириус держит его за руки так, словно боится, что
Гарри сейчас бросится бежать.
— Гарри.
Мне придётся сказать тебе это. Постарайся выслушать спокойно. Всё поправимо. Я
верю. Верю, чёрт возьми, иначе...
— Да
говори же!
— Ты
сказал — «самое лучшее в мире». Но это не твой мир, Гарри. Другой.
— Что
значит, другой? — у Гарри пересыхают губы.
— Кто-то
называет его Изнанкой, кто-то Елисейскими полями. А некоторые — Той Стороной.
Ветер
перекатывается по сосновым ветвям, шуршат иглы, от земли поднимается влажный
парок. Пахнет мокрой травой и яблоками.
— Я
умер? — спрашивает Гарри.
— Нет! —
отвечает Сириус с яростью. — Нет, Гарри. Никогда.
— Ты же
сказал — я на том свете.
— Но ты
жив. Здесь... как бы сказать, для каждого найдётся своя обитель. Мёртвые у себя
— их здесь не видно. Слышны только голоса, да и тех не разобрать. Каким-то
образом ты попал сюда живым — в собственном теле. Как я когда-то. Вернее, —
Сириус слабо улыбается, — не совсем.
— То
есть?
— Мы
вошли... через разные двери. И когда выясним, что произошло с тобой, станет
ясно, как тебе отсюда выбираться.
Гарри
мотает головой.
— Я не
понимаю.
Мысль о
другом мире кажется ему нелепой. Этого просто не может быть — солнце светит,
деревья растут, у дома красная крыша, а в холодильнике бекон и яйца. Всё так,
как должно быть.
—
Слушай, — говорит Сириус, взяв Гарри за плечи. — Я понимаю, это трудно. Очень
трудно. Но попробуй — просто попробуй — вспомнить. Воспоминания здесь
возвращаются постепенно, от конца к началу. Гарри, постарайся, прошу тебя.
Закрой глаза.
Мольба в
его голосе заставляет Гарри кивнуть. Он не особенно понимает, что надо делать,
но послушно опускает ресницы, снова прислушиваясь к пустоте внутри. Она
огромная и белая. Гарри думает о людях, привидевшихся ему во сне, вспоминает
девушку с тарелкой и рыжего парня. Пустота вдруг заполняется тьмой, эту тьму
прорезает яркая вспышка, и в виски вгрызается боль. Гарри хрипло дышит. Где-то
над головой кричит Сириус. Гарри видит полутёмную комнату и человека с
перекошенным лицом, размахивающего волшебной палочкой, видит людей в красных
плащах, слышит резкие вопли. Боль становится непереносимой, он словно падает в
пропасть — и вновь оказывается на крыльце. Сириус крепко прижимает его к себе,
гладит по затылку.
— Гарри!
— Там
были люди, — говорит Гарри чужим голосом. — И зеркало. И я ударился спиной.
—
Огромное? В такой резной раме, а поверху ещё вырезаны буквы? — спрашивает Сириус
после долгой паузы. Гарри кивает и жмурится — так приятно прикосновение тёплых
пальцев, ласкающих голову.
— Да.
Кажется.
— Что ж.
Я не ошибся.
Рука
Сириуса замирает, и Гарри трётся об неё, безмолвно прося продолжать.
— Есть
две двери на Ту Сторону. Та, через которую прошёл ты... она, в общем-то, и не
дверь даже. То самое зеркало. Ему почти тысяча лет, и оно способно показать
человеку его самое сокровенное желание. Представляешь, сколько людей приходило
к нему, и сколько из них жаждало увидеть тех, кого потеряли? Мало-помалу
зеркало стало дорогой в мир ушедших, и если стоять перед ним слишком долго,
можно провалиться в этот мир. Скорее всего, с тобой случилось что-то подобное.
— А ты
сам? — спрашивает Гарри. — Через какую дверь вошёл ты?
Сириус
касается губами его макушки.
— Арка
Смерти, — говорит он, — ты потом вспомнишь. Шёл бой, и я в неё просто упал.
Случайно, — он вдруг усмехается, — идиотский способ, согласен — но знал бы ты,
сколько в моей жизни было идиотских вещей.
—
Расскажи, — тихо просит Гарри.
— Это
было странно. Поначалу я ничего не помнил — как ты сейчас. Не знал, кто я, и
что произошло. Просто блуждал по каким-то развалинам, коридорам, взбирался на
башни. Постепенно воспоминания возвращались ко мне, но это было как-то...
неважно. Я был словно в тумане, часто впадал в забытьё, потом приходил в себя и
шёл снова. Там не было времени — знаешь, только увидев тебя, я понял, что
прошло уже несколько лет.
Сердце
Гарри ноет от боли.
— Там
были ещё люди? Те, кого ты... потерял.
— Нет.
Вернее, были наверняка, но они не видели меня, а я их. Голоса слышал, но они
говорили не со мной. Я был живым — чужим для этого мира, и он, по-моему, даже
не знал, как ко мне относиться. Просто не обращал внимания.
— Может,
ты ошибаешься? — спрашивает Гарри. — Может, мы оба в коме, или что-то в этом
роде? А это всё нам снится.
Сириус
вдруг мягко щиплет его за нос и усмехается ошеломлённому виду Гарри.
—
Чувствуешь? То-то и оно — наши тела здесь. Коматозники... они другие. Их я как
раз видел, но они были как призраки. Где-то там был огромный дом, я набрёл на
него случайно. Это... ужасно. Когда тело разделено с душой, и она не может
попасть обратно... дети, взрослые, старики. Сидят неподвижно на кроватях, дети
зовут родителей, старики — детей и супругов. Иногда исчезают — не знаю, значит
ли это, что возвращаются в обычный мир или их тела просто умирают. Я недолго
там пробыл — ушёл. Не мог больше слушать всё это.
—
Хватит. Не вспоминай.
Гарри
выскальзывает из-под руки Сириус. Обхватывает его шею, смотрит в глаза и
пытается улыбнуться.
— Ты
оттуда вырвался. Знаешь, мне даже хочется сказать «спасибо» не знаю кому. За
то, что ты забрёл именно сюда, что нашёл меня, — говорит он твёрдо. — И теперь
мы вместе.
Но
Сириус не улыбается.
— Гарри,
— с тоской отвечает он. — Ты не понимаешь. Тебя же втянуло сюда, как в ловушку.
Зеркало поймало тебя — и теперь не желает отпускать. Этот мир создал идеальное
место — дом твоей мечты, дом, который вобрал в себя всё, что тебе нравилось,
что было дорого. А потом заметил здесь то, что ты утратил, о чём сожалел, и что
мечтал вернуть. Меня, Гарри.
Гарри
молчит. Сириус бережно гладит его по щеке.
— Он
перенёс меня к тебе, чтобы ты остался здесь навсегда, и чем дольше ты здесь, со
мной, тем труднее тебе будет отказаться от этого. А ты должен. Только таким
путём сможешь вернуться обратно. И ты вернёшься. Надо просто уничтожить это
место.
—
Уничтожить? — спрашивает Гарри, отшатываясь. Он почти не понимает, о чём речь,
и содрогается от внезапного ужаса. — Сириус, ты что? Как?
—
Просто. Но лучше не задействовать магию — не знаю, как эта ловушка отреагирует
на неё. Так что лучше попробуем так.
И Сириус
лезет в карман и спокойно вкладывает в ладонь Гарри металлическую зажигалку.
* * *
Гарри
смотрит на зажигалку с омерзением, как на таракана, и отшвыривает её в траву.
—
Рехнулся?!
— Ты это
сделаешь.
—
Думаешь, что сможешь меня заставить? Ха!
— Не
думаю, — голос Сириуса становится низким, как рычанье, — но мне не придётся
заставлять. Ты не хуже меня понимаешь, что оставаться здесь тебе нельзя.
— Почему
это?
— Потому
что это не жизнь. А ты должен жить.
— Свои
долги я давно раздал! — Гарри трясётся от бешенства. — И теперь хочу...
— Ты не
понимаешь, о чём говоришь.
— Пусть!
Пусть так, Сириус. Но я никуда не уйду!
— Тогда
уйду я.
Гарри
снова вздрагивает. Неотвратимость этих слов чудовищна, и ещё чудовищней то, что
они произнесены спокойным голосом, голосом человека, который всё для себя
решил. Он стискивает кулаки.
—
Возможно, меня снова забросит обратно — ловушка слишком хитра, — холодно
говорит Сириус. — Но я буду пытаться снова. И снова. Пока ты не сделаешь то,
что должен.
Перед
глазами плывёт, ярость сменяется слабостью, уверенность — беспомощностью. Гарри
закрывает лицо руками, чтобы Сириус не видел его слёз, и слышит тихое ругательство,
а потом тяжёлые шаги. Он уже привычно утыкается в знакомое плечо и беззвучно
рыдает, дрожа всем телом. Ему ни капли не стыдно — и очень больно.
— Ну
прости, — шепчет Сириус, невесомо целуя его волосы, — прости. Иначе никак. Ты
сам потом поймёшь.
— Я не
хочу ничего понимать!
— Я
знаю. Знаю, Гарри.
Гарри
прижимается к нему, словно пытаясь слиться с Сириусом воедино. Проникнуть,
прорасти, чтобы до него, чёрт возьми, дошло, что не могут они расстаться, и
пусть здесь всё придумано, пусть пустота внутри Гарри никогда не заполнится, но
они просто будут вместе, будут сидеть с сигаретами на этом крыльце, взлетать,
перекликаясь, над соснами, а вечером в шутку спорить, кто сегодня займётся
ужином. Он со стоном пытается найти губы Сириуса, просовывает ладони под его
футболку, ищет поцелуев и прикосновений так неистово, так жадно, что внутри всё
ноет, голова опять кружится, а сердце бьётся, как сумасшедшее. Но тело в его
объятиях неподвижно, а голос Сириуса полон только грусти.
— Гарри.
Если мы сделаем это, то ты не сможешь уйти. Прошу тебя, хватит.
— Смогу,
— горячечно бормочет Гарри. Сейчас он готов пообещать что угодно, лишь бы
Сириус не оттолкнул его. — Я смогу. Ты только разреши мне...
Сириус
бережно касается губами его лба.
— Я рад,
что ты так уверен. Но о себе не могу сказать того же самого. И не хочу потом
себя ненавидеть.
Руки
Гарри слабеют. Он медленно отпускает Сириуса, смотрит ему в глаза, и понимает,
что окончательно проиграл.
|