|
~*~
На следующий день они отправили его на улицу – дёргать сорняки в их стерильной, кастрированной пародии на сад. Я возмущён, что Гарри, стоящий дюжины таких, как они, должен работать будто домовик, но всё же скорее поддерживаю эту идею. Всё, что позволяет ему покинуть эту комнату, в которой маячат тени обносков и мусора Жиртреста Младшего, – на пользу в такие дни. По крайней мере, на улице можно дышать, видеть солнце и ощущать на лице дуновение ветерка. Это не вполне свобода, но до того, как лето кончится и Орден наконец выкупит его из этой тюрьмы, это лучшее, что нас ждёт.
Я спустился вниз посмотреть на него. Окно кухни немного мутное, поэтому отражения в нём более плоские, чем в настоящем зеркале, но, если честно, призраки солнечного света и ветра мне тоже полезны. И пока Гарри здесь, отраженный в стекле вместе со мной, всё не так плохо.
Я взял с собой его дневник и разбитое зеркало. Я ощущаю вес тетради в своей руке – будто обвиняющий взгляд друга, который тебе доверяет. Я знаю, ему бы не хотелось... Ну, я думал, что ему бы не хотелось, до прошлой ночи. Однако теперь мне начинает казаться, что он намеренно оставляет его перед зеркалом. Он даже не прячет его, когда приходят члены Ордена (несмотря на их просьбы он не пишет им писем, и они должны проверять, всё ли с ним в порядке), но никто из них никогда не спрашивает, а он сам он объяснять не собирается.
Итак, я украл отражение дневника. Насколько я знаю, декорация в зеркале наверху могла уже восстановиться, вырастив замену, но, как только я выпущу из рук эту потёртую тетрадь, чёртова штуковина исчезнет. Точно так же картина, если её уронить, рефлекторно пытается вернуться к нарисованным художником линиям. Всё возвращается на шаг назад, как если бы я ничего не двигал – так происходит обычно, когда я перемещаю предметы в моём зеркальном мире. Но... Я думаю о переговорном зеркальце, лежащем в кармане, вибрирующем от магии и удивительно живом, и я уже не так уверен. Оно со мной с тех пор, как я подменил его моим – мёртвым, и это вселяет надежду.
А надежда наводит меня на мысль. Мысль о том, что я, в конце концов, не так уж бесполезен для Гарри. Что именно теперь, больше, чем когда-либо, я могу служить мальчишке поддержкой, чёрт возьми. Что надо как следует, к дьяволу, заглянуть к нему в голову, пока ещё не поздно, и это должен сделать кто-то, кто Гарри не презирает.
Взгромоздившись на изгородь, я открываю последнюю запись.
«Должно быть, я схожу с ума». – Я гляжу на тощего до прозрачности мальчишку, дёргающего траву и сорняки под кустами гортензии, и гадаю, знал ли я в его годы такие слова.
«Я не думаю, что это сон, – повествует его нетвёрдый почерк, – это не то, что было в прошлом году в Хогвартсе. Я извлёк урок. В любом случае, я думаю, что ему вряд ли нравится то, что он видит у меня в голове». Более чем прискорбно, но сомнений, кто этот «он», нет. «Фокус не в том, что нужно очистить моё сознание. Снейп ошибался, потому что ничто не может оставаться совершенно пустым, правда?»
– Ничто, кроме Снейпова крошечного чёрствого сердечка, – отвечаю я, срывая пожевать длинную травинку. Стебель хрустит на зубах, хотя я едва чувствую тень его вкуса. Я грызу его яростнее.
«Каждый вечер я очищаю своё сознание, как велел Снейп. Таким образом, знаешь ли, я очищаю его от всего, кроме одного. Кроме этого мига падения. Кроме Завесы. Это единственное, что остаётся у меня в голове, и я чувствую, что она заполняется этим, пока в ней не остаётся места ни для чего другого. Особенно для вольдеморта». – Он пишет имя с маленькой буквы, и, просмотрев страницу, я вижу, что всегда – только так, и даже зачёркивает слово и пишет заново, когда забывает об этом. Маленький бунт против собственного личного монстра, полагаю, но если ему от этого лучше, то я только за. Я мысленно делаю отметку – не забыть, вернувшись, зачеркнуть заглавные «С» во всех снейпах.
«вольдеморт, – пишет он снова, и я смеюсь. – Я думаю, он прекратил попытки, когда я начал контролировать свою память. Знаешь, если в детстве тебя лишают телевизора и комиксов, ты учишься воображать чудесные вещи. Я превратил Пожирателей смерти в кроликов и цыплят - и взорвал их, в поросят – и наслал на них волков. А одно время я превращал их всех в дым и выдувал в арку.
Знаешь, он не мог меня остановить. Он пытался сделать так, чтобы мне снилось то, что я знаю: Дамблдор, члены Ордена, та часть пророчества, которую ему так и не удалось услышать, – но у него ничего не вышло. Арка слишком велика, чтобы он смог её сдвинуть, и он не в силах меня разбудить. Знаешь, я думал, что мог бы и его туда швырнуть. Мог бы схватить его за горло, и ему бы пришлось пройти сквозь неё, – это было бы так же легко. Я думаю, именно поэтому он перестал лезть ко мне. Он боится увидеть, что случится, если мне это удастся».
И да, на минуту я слегка пугаюсь; Гарри, знающий, что такое арка, что она делает, способен швырять людей в этот поглотивший меня бесконечный пищевод? Вот он сидит на пятках на другом конце сада, сняв слишком большую, слишком поношенную футболку, и неяркий солнечный свет пересчитывает его выступающие ребра. Он не выглядит убийцей. Бывает ли у убийц кожа цвета свежего молока, с лёгким намёком на карамель там, где короткие рукава всё лето оставляют его руки обнаженными? Будет ли убийца вытирать пот со лба тыльной стороной ладони, оставляя пятна земли под влажной челкой? Разве убийца пьёт из шланга такими нежно-розовыми губами, и волна глотков проходит по его изящному горлу?
Если кто и выглядит убийцей, так это я, хотя убить у меня не вышло ни разу — как я ни старался. В самом деле, странно. Люди слишком часто убивают; можно подумать, это легко.
Но не для Гарри. И только теперь я задумываюсь над тем, что он сказал. Он никогда не отправляет их за завесу в облике волшебников, не так ли? Даже самого Вольдеморта, – если уж кто-то из призраков, приходящих во сне, заслужил такой конец, то это он. И неважно, насколько Гарри чувствует себя истерзанным, загнанным, опустошенным, неважно, насколько он ненавидит их, – он не посылает в Арку людей. Теперь я знаю что-то очень важное о его душе и сердце – то, чему я рад найти доказательства, хотя никогда не сомневался по-настоящему. И сейчас я могу оценить его стойкость, его упрямство, его прямоту, гриффиндорство до мозга костей перед лицом этого ублюдка-убийцы. Я горжусь, Мерлин, как я горжусь им!
И будто в ответ на мои мысли, дневник продолжает: «А я и не стал бы этого делать. В самом деле, не стал бы. Он не принадлежит тому миру. Он этого не заслуживает. Дамблдор был прав, когда говорил, что простое убийство вольдеморта не принесёт удовлетворения. Он должен понять, чем заплатил, прежде чем заплатит. Он должен узнать, что это значит на самом деле. Иначе это не значит ничего. Просто ещё одна смерть на ещё одной войне, которая ничего не изменит. Нельзя допустить, чтобы всё пропало даром».
– Да, так не будет! – говорю я. Не потому, что ему нужно это слышать, но потому, что, клянусь бородой Мерлина, мне нужно это СКАЗАТЬ! Я умер за это, оставил Луни одного ради этого, похоронил лучшего друга и вдребезги разбил свою жизнь. Всё это не должно пропасть даром. Не для меня.
Гарри оборачивается и смотрит через плечо, прямо в кухонное окно, где я сижу на отраженной изгороди с дневником на коленях. Внутри у меня всё сжимается, а потом – ещё раз, когда он шарит в кармане брюк. Я знаю, что у него там – отражение этого предмета вибрирует у меня в кулаке, пока пальцы Гарри гладят его. Я задерживаю дыхание, гадая – Гарри тоже чувствует это? Но он так и не вынимает своё зеркальце и через некоторое время возвращается к сорнякам. А я возвращаюсь к его тетрадке, притворяясь, что ничуть не разочарован.
«Этой ночью, почувствовав, что вольдеморт приближается, я встал рядом с аркой и долго прислушивался. Шепот становился все ясней и ясней. – От этих слов холод пробежал по моей спине. – Перед тем, как проснуться, я наконец понял, о чем они спрашивают. Миллионы голосов одновременно шептали один и тот же вопрос, и я знал, что должен бежать прочь тотчас, как услышал его. Потому что тот, кто желает тебе добра, никогда о таком не спросит».
«Я иногда возвращаюсь к этому сну – теперь, когда знаю, как это сделать. – Я заметил, что тут – вместо обычных каракулей – почерк стал очень аккуратным. Возможно, он решил, что мысли, так точно сформулированные и так тщательно записанные, не столь безумны. – Я возвращаюсь и слушаю, что они шепчут, но не могу позволить себе ответить. Это как игра, понимаешь? Как один из глупых тестов, придуманных Снейпом, только без его правил, из-за которых я проигрываю. Они бы не спрашивали, если бы заранее не знали ответ. А если они знают, что я хочу, то я не хочу знать ставки в этой игре».
– Итак, мой дневник... – теперь я читаю вслух, потому что иначе этот ужас никак не укладывается в голове. – Схожу ли я с ума? Отчаянный, безответственный, эгоистичный, помешанный на героизме, как все говорят? – И здесь текст обрывается.
Я смотрю в сад, сердце в горле скачет стадом тестралов. Гарри – бессознательно, до боли красивый – тянется навстречу солнцу, и это почти невозможно вынести.
– О, Гарри, нет! – говорю я ему, сердце ёкает от воспоминаний об этом шепчущем Хоре. Бесконечный шелест обещаний и лукавых намёков, бархатной лжи – эти шепоты почти вытесняют воздух, пока ты падаешь прямо сквозь... – Не позволяй им добраться до тебя, даже не сомневайся – или они победят.
Но он не слушает. Меня, по крайней мере. Он пристально смотрит через плечо на ворота сада. Мне их отсюда не видно, но выражения его лица достаточно, чтобы понять, чья тень, длинная и скользкая, падает на траву. Жиртресты, и старший и младший, оба в доме – с кондиционером и телевизором, и даже Лошадиная Морда в худших своих проявлениях не вызывает у него такой ненависти. Это может быть только Снейп. Простите, мне следует сказать «снейп».
– Ну, мистер Поттер, – язвит сальноволосый ублюдок, – я и отсюда вижу, что ваши руки в целости и сохранности, следовательно, должен предположить, что отсутствие корреспонденции от вас – следствие либо дислексии, либо ещё более выросшей самовлюблённости. Хотя я не думаю, что последнее вообще возможно.
Если бы этот проклятый Хор со всем своим шёпотом был под рукой, я бы, вероятно, продал-таки душу, чтобы единственный раз вцепиться в Снейпову бледную костлявую, задницу. Но мой Гарри только вздыхает, утирает лицо скомканной футболкой и собирается впустить ублюдка в сад.
– Я могу приготовить чай, – говорит он, направляясь к кухонной двери, и гигантская летучая мышь следует за ним по лужайке. – Хотя здесь только «Эрл Грей».
– Насмотревшись на ваши навыки в зельеварении на протяжении последних пяти лет, Поттер, – отвечает Снейп, истекая злобой, пока Гарри ныряет в свою замаранную футболку, перед тем как открыть дверь кухни, – я вынужден отказаться. Я явился сюда не ради чая и не ради вашего общества, которое вряд ли может сойти за приятное. Я здесь только по одной причине – установить, что вы ещё не покинули сей бренный мир, хоть и высокомерно отказываетесь коснуться пером пергамента, несмотря на инструкции... – Часть фразы обрубается захлопнувшейся дверью.
Найти в доме отражение, внутри которого я могу следовать за ними, – минутное дело.
У Гарри чайник всегда без единого пятнышка, поэтому я могу расположиться там, но от кривизны поверхности начинает кружиться голова. Я направляюсь к зеркалу в прихожей, сразу за кухонной дверью, но они уже поднимаются по лестнице. За Снейпом, как гротескный шлейф невесты, волочатся тщательно сконструированные обвинения. Готов поклясться Годриком, он ночи напролёт обдумывает эти фразочки, когда нормальный мужик с горячей кровью в жилах подрочил бы – и крепко заснул после этого.
– Нет, сны прекратились, – врёт Гарри Снейпу, пока я пытаюсь поймать их в зеркале спальни. Надо сказать, лжец из моего Гарри никакой, поэтому просто удивительно, как ему удаётся изобразить смесь усталого раздражения, скуки и невинной дерзости. Но она настолько совершенна, что обманула бы даже меня, не будь я свидетелем его ночных страхов последние четыре недели.
Глаза Снейпа блестят, а я прикусываю язык, когда он хмурится, глядя на Гарри поверх своего носа.
– Следует предположить, это означает, что Тёмный Лорд находит ваше летнее времяпрепровождение, посвящённое исключительно жалости к себе, столь же скучным, сколь и остальные члены Ордена, – произносит он. – Зная вас, логичнее предположить именно это, нежели допустить мысль, что вы прилагаете усилия, дабы не впускать его в сознание.
Ярость задерживается в моей глотке лишь на полсекунды, и я приникаю к ледяному стеклу, затуманивая его грозным рыком:
– Тебе это нравится, да? Думаешь, он ничего, к чёртовой матери, не стоит без тебя, не может разобраться со своими мозгами без твоих так называемых уроков, ты, садист гребаный?
– Я думаю, вы правы. – Спокойствие в голосе Гарри охлаждает меня. Смирение, вот что это такое, капитуляция, но не перед Снейпом. Мы оба глядим на него во все глаза, Снейп и я, но Гарри отворачивается, его взгляд блуждает где-то далеко за оконным стеклом. Он кажется усталым, даже побежденным. Молчание затягивается, и когда он поворачивается снова, губы его слегка улыбаются, а глаза – нет. – Должно быть, ему скучно со мной. Не могу представить, почему бы ещё он никогда... – он замолкает, пожимая плечами.
В ознобе я понимаю, что Гарри говорит вообще не о Вольдеморте.
– И вы полагаете, что это оправдывает ваш отказу продолжать ежевечерние упражнения в окклюменции? – Снейпа внезапно охватывает ярость. – Неужели вы мало заплатили за свою беспечность, Поттер?
– Ты, мерзкий идиот! – Я швыряю тетрадь на стол и ударяю обоими кулаками в стекло. Я слишком разъярен, чтобы подумать об ожоге. – Как ты СМЕЕШЬ использовать меня против него, когда именно ТЫ дурью маешься, вместо того, чтобы посмотреть ему в глаза и выяснить, через что он проходит ночь за ночью? Ты не можешь научить его защищаться, но можешь стоять здесь и бить в его больное место, чтобы чувствовать свою значительность, не так ли, Сопливус? Ты, слизеринец, ползающий на брюхе ЖОПОЛИЗ!
Спина Гарри напрягается. Он поворачивает голову, совсем слегка. Недостаточно, чтобы посмотреть прямо в моё зеркало, но довольно, чтобы бросить мимолётный взгляд – на случай, если моя тень действительно там. Я сотни раз замечал, как он делает это. Но я ещё никогда не видел, чтобы он действительно поймал мой промельк. Я никогда ещё не видел, чтобы его лицо внезапно побелело, а губы приоткрылись от изумления, нежно, испуганно блеснули зубы, и в робкой надежде он не издал ни звука; никогда ещё не видел его потрясенным настолько, что он и дышать забыл.
– Поттер! – Гарри вздрагивает на стуле, когда Снейп нависает над ним, пристально вглядываясь в лицо. – Что случилось?
– Н-ничего, – сглатывает он. Я лезу за своим зеркальцем, а он делает ещё попытку. – Ничего, профессор.
– Не смотри на меня, – говорю я ему, касаясь губами поверхности. Онемевшие пальцы, стиснувшие края зеркальца, покалывает: они возвращаются к жизни. – Смотри ему в глаза. Смотри ему в глаза и думай только о том, что говоришь. Я вижу, как его пальцы сжимаются – как раз на том кармане, в котором лежит зеркальце. И он не отводит глаз, даже когда Снейп нагибается и прямо в лицо рявкает:
– Я не верю тебе.
Гарри пожимает плечами:
– Это ваши проблемы.
Я мог бы зааплодировать, если бы не боялся снова отвлечь его. Лицо Снейпа приобретает сногсшибательный меловой оттенок с двумя пылающими, словно боевая раскраска, отметинами на щеках, но, прежде чем ему удаётся выдать одну из своих хорошо отрепетированных тирад, дверь в комнату Гарри распахивается.
– Парень! Ты нужен на кухне, – гудит Жиртрест Старший. – Скажи ему, чтобы сейчас же ушел.
Гарри переводит дыхание, а сердитый взгляд Снейпа меняет направление. Секунду я гадаю, не придётся ли мне выслушивать очередную отповедь сальноволосого ублюдка, но, очевидно, он счел неразумным тратить своё «остроумие» на магла. Снейп умело фыркает и вытаскивает палочку из рукава, чтобы аппарировать.
– Вот ещё! – Жиртрест, сотрясаясь от рёва, протискивается в дверь и тычет пальцем в Снейпа. – Мне не нужны здесь эти штуки!
– Дядя Вернон, профессор Снейп как раз собирался...
– Извините? – Снейп смазывает попытку Гарри успокоить дядю. – Вы ко мне обращаетесь, разжиревшая ошибка естественного отбора?
– Петунья сказала, что нам придётся позволить вашему брату присматривать за маленьким уродом, но я не намерен терпеть ваши трюки в своём доме, вы меня слышите? – Своей багровой тушей и брызжущей слюной Жиртрест заполняет всё возможное пространство в комнате. – Никаких свиных хвостиков, летающих автомобилей, гигантских языков, порядочных людей, парящих как воздушные шары, дементоров, НИКАКОЙ ЧЕРТОВОЙ МАГИИ! – Его жирный палец вонзается как раз между пуговиц Снейпа, заставляя того сделать как минимум шаг назад. – Мы так договаривались, когда мальчишка вернулся, и я не желаю, чтобы вы махали здесь своей чертовой палкой, или можете забирать его прямо сейчас туда, откуда пришли!
Гарри громко вздыхает, упреждая ответный крик Снейпа.
– Я сейчас спущусь на кухню, – произносит он, обращая свою неубедительную отговорку к спальне, и залезает на кровать, чтобы обойти стоящую нос к носу парочку.
Ужасно хочется последовать за ним – меня не особо заботит, что эти два экскремента наговорят друг другу, но любопытство исследователя удерживает меня в комнате. Я не могу решить, что меня больше обрадует – лицезрение того, как Снейпом будет командовать жирный глупый магл, или момент, когда упомянутый жирный магл осознает, что волшебник, на которого он кричит, держит в руках смертоносное оружие.
Смертоносное оружие. Крайне смертоносное. Очень мощное. Костяк всей магии волшебника, пока и волшебник, и палочка живы...
Всё случается чуть ли не до того, как я успеваю об этом подумать. Прыжок через всю отраженную комнату, толчок, опрокидывающий Жиртреста Отраженного, – и я выхватываю это смертоносное оружие из отраженной руки Снейпа. В реальной комнате сова Гарри вскидывается в клетке, а Снейп проглатывает конец выкрикиваемого слова. Он хватает правую руку левой и с подозрением пялится на палочку, всё ещё зажатую в бескровных пальцах. Его отражение всего в дюйме от меня, пустая рука вслепую шарит в воздухе рядом со мной, а злые черные глаза прочесывают комнату в поисках источника конфуза.
Я сую труп своей палочки в руку отражения и направляюсь к двери, по дороге ещё раз хорошенько пнув Жиртреста. Я не могу рисковать тем, что Сопливус поймает мой промельк в зеркале. Этот сальноволосый ублюдок всегда обладал талантом подмечать детали, которые ускользают от остальных, и одно я знаю так же твёрдо, как собственное имя: если Снейп поймёт, до чего я докатился и на какое обречён существование, он лопнет от самодовольства. Он подумает, что для типов вроде меня это лучше, чем Азкабан. И пусть это кажется эгоизмом, но я скорее откажусь и от этого подобия жизни, чем доставлю скользкому ублюдку такое удовольствие.
Я чувствую его взгляд на стекле, которое только что покинул, такой же тяжелый, как взгляд, упирающийся мне между лопаток, но не могу перестать ухмыляться себе под нос, когда устраиваюсь в зеркале прихожей и взмахиваю своей новой палочкой. У него никаких шансов заметить то, чего здесь нет, как бы пристально он не глядел. Даже он не может заглянуть во все отраженные углы.
Я слышу, как Гарри на кухне говорит «Да, мэм» Лошадиной Морде, и с улыбкой располагаюсь поудобнее, ожидая, когда Снейп прекратит пререкаться с Жиртрестом наверху. Я пытаюсь представить, что будет, если я последую за отражением Сопливуса туда, где оно начнёт становиться туманным, – он и не заметит, как его настигнет Чирейное заклятие. Я чувствую, как живая палочка снова согревает ладонь, и мне не так уж трудно представить, что она может остаться у меня до следующего раза, когда Снейп снова бросит взгляд в зеркало. Представлять себе его выражение в этот момент – самое большое развлечение за долгое время.
День определённо удался.
|