Четверг, 28 Марта 2024, 21:05
Меню сайта
Поиск
Форма входа
Категории раздела
G [30]
Фики с рейтингом G
PG-13 [48]
Фики с рейтингом PG-13
R [104]
Фики с рейтингом R
NC-17 [94]
Фики с рейтингом NC-17
Дневник архива
Наши друзья


















Сейчас на сайте
Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0
Статистика

Фанфики

Главная » Файлы » Гарри/Сириус » NC-17

Umbra Nihili. Глава 3, часть 2
[ ] 17 Июня 2009, 18:51
 
~*~

Привычный звук пробуждает меня от дремоты.

– Сириус, – снова шепчет Гарри, чуть более настойчиво.

Свинцовое небо говорит о том, что гриффиндорцам еще явно не пора вставать, поэтому я поворачиваюсь на другой бок, укладывая руку поверх отражения Гарри, и подтягиваю его ближе, чтобы успокоить и убаюкать. Напряженное тело сопротивляется, и внезапно я просыпаюсь от его внутренней дрожи, приглушенного, заклинающего тона раздраженного шепота, от того, как блестят в тусклом свете его широко распахнутые, обеспокоенные глаза. Выхваченный из сна, я сажусь, скользнув через отраженную кровать, чтобы уставиться в зеркало на крышке сундука, разделяющее нас. Гарри тоже осторожно садится, и, когда он поворачивает ко мне лицо, я вижу, что он прижимает руку ко лбу.

Я хватаюсь за своё зеркальце.
– Это он, да? – рычу я в стекло. – Это Воль...

– Нет! Не говори это! – скулит Гарри, пугая меня. С каких это пор Гарри боится произносить имя ублюдка?

Должно быть, замешательство отражается у меня на лице, потому что он льнёт к стеклу своего зеркальца, чтобы прошептать:
– Он ещё... здесь.

И тут же моя кровь застывает.

С тех пор как мой Morsmordre вытащил Гарри из Литтл Уингинга, несколько месяцев о Вольдеморте ничего не было слышно. Несколько месяцев ублюдок не вмешивался в наши дела. Неделю за неделей мы с малышом работали вместе, держа связь через зеркала, – недели учёбы и тренировок, и Гарри становился всё сильнее, увереннее, учился верить в себя и в свою магию, познавал то, что его папа навсегда потерял возможность ему дать. Недели покоя, когда мы с Гарри ночами обнимали имена друг друга, напоминая себе, что на самом деле реально, и что на самом деле важно, и что нам никак нельзя потерять. Недели окклюменции и ожидания, – и всё это время мы не говорили о том, почему, хотя газетные полосы заняты новостями о Пожирателях смерти, сам Вольдеморт, после целого лета почти постоянного преследования, сейчас явно затаился. Мы никогда не говорили о том, что может случиться, когда ублюдок наконец в самом деле решит обеспокоиться и снова вломиться Гарри в мозги, но ни один из нас ни на секунду не предположил, что тот не станет этого делать вовсе. Ни на одно мгновение.

– Выгони его, Гарри! – разъярённо шепчу я, напяливая мантию и вслепую нашаривая в кармане палочку. – Вышвырни его! Не дай ему ни минуты на...

– Нет! – Он шипит и трясёт головой, бросая взгляды по сторонам сквозь полог. – Не так. Я имею в виду, что он здесь, но не... не так, как прежде.

– Гарри, ты не спишь, чёрт побери! Ты не можешь позволить ему...

– Я знаю! Но он… это не мучает меня. Он... – Гарри судорожно сглатывает, взгляд его мечется, пальцы вцепляются в промокшую от пота чёлку – больше от беспокойства, чем от боли. – Я думаю, он... отвлекся.

Храп одного из спящих переходит в хрюканье, а затем снова вплетается в гобелен обычных ночных шумов мальчишечьей спальни. Я пристально смотрю в глаза Гарри, в которых под волнением скрывается ползучий ужас. Слежу, как он дышит – маленькие, полные надежды глотки воздуха, перебираю его слова в своей дрожащей памяти, и наконец понимаю, что именно он скрывает от меня.

Вольдеморт вернулся в страну Гарриных снов, потому что нашел тень зеркала Еиналеж.

Legilimens! – кричу я. Гарри не готов к этому, у него в руке нет палочки, он не ожидает, что я проскользну сквозь потайную дверь до того, как он распахнёт её передо мной. У него никогда не возникало желания удерживать меня снаружи. И это, возможно, единственная причина, по которой сейчас я оказываюсь внутри.

На первый взгляд, ничто не изменилось в его мысленном ландшафте; закруглённый амфитеатр с равномерно расставленными скамьями, спускающимися туда, где, вырисовываясь в размытом свете, воплощение Тёмного Лорда стоит лицом к Арке из камня и её трепещущей Завесе, что-то шипя на языке змей скрытому за ней невидимому Хору. Мне кажется, я тоже знаю, о чём он просит!

Но Гарри повисает на мне прежде, чем я даже успеваю поднять палочку на ублюдка. С быстротой ловца он хватает мою руку, тянет палочку вниз, острием к полу, и, сцепившись со мной, толкает назад, в тень. Я позволяю ему обвиться вокруг меня, стиснуть в кулаке мои волосы, в другом – рукав, отпихнуть к стене, будто это в самом деле задержит меня надолго. Он не знает, что я могу сделать, не прибегая к магии, и при виде бледного, чешуйчатого затылка Вольдеморта мне почему-то кажется, что сейчас не лучшее время для Гарри это выяснить.

Вольдеморт не шевелится, Гарри прижимает губы к моему уху.
– Не надо! – шепчет он, яростно, едва слышно. – Это не то, что ты думаешь!

Я принюхиваюсь, и несвежий, змеиный запах говорит мне иное – что это действительно сам Вольдеморт, и что он в самом деле в Гарриных бодрствующих мозгах, шипя, обсуждает что-то с Хором, и это, чёрт побери, вовсе не основание для «не надо». И тут я понимаю, что имеется в виду. Арка – она слишком узкая, слишком высокая. Камни слишком светлые, слишком гладко обтёсаны, слишком золотые, цвет Завесы чуть ближе к серому, чем к черному, она лёгкая, блёклая, как стелящийся туман, сочащийся из-под её изношенной, вечно колышущейся кромки.

Это не Завеса. По крайней мере не та, что убила меня; это Еиналеж. Это должно быть оно.

Встревоженный, я внимательно оглядываю остальную комнату, обнаруживая теперь почтительную шеренгу призрачных фигур вокруг амфитеатра. Лица неразличимы, только бледные пятна во мраке, но каждый сосредоточен на разговоре, происходящем внизу. Ублюдок всегда любил публику, не так ли?

– Что он говорит? – спрашиваю я. Гарри вздрагивает при звуке моего голоса, прорезающего сплетающееся шипящие. Он льнёт ко мне, не столько помешать, сколько уверить себя, что он не одинок перед лицом врага. Смотрит на меня, качает головой и снова вздрагивает, хотя я чертовски хорошо знаю, что он слышит ублюдка так же ясно, как я. Он не хочет говорить, не хочет рассказывать мне, о чём просит Вольдеморт. Что тот замышляет.

– Гарри, ты не можешь просто позволить ему...

– Шшш, не сейчас. Мне надо понаблюдать. Надо... – Он сжимает мою руку ледяными от паники пальцами. – Смотри!

Исходящее из-под волнуемых ветром лохмотьев фальшивой завесы скрытое сияние внезапно усиливается, делается ровным, обливает камни амфитеатра и Вольдемортовы чешуйчатые, в струпьях, ноги ледяным светом. Становясь всё ярче, он вспыхивает раз, другой, каждый раз как бы стирая всё, кроме самых жирных линий, самых стойких теней. Когда завеса разделяется надвое, я замираю, и Вольдеморт – тоже.

И Гарри замирает, снова прижавшись к моей груди, а я придерживаю его рукой, словно успокаивая – только кого из нас? Всё его внимание до последней капли сосредоточено на фигуре, которая делает шаг к нам сквозь эту висящую серость, бесшумно, неправильно переступая через ведущий только в одну сторону порог босыми, мягкими ступнями.

Это существо ростом примерно с Гарри, – может, только немножко ниже, немного костлявее. Лёгкость фигуры наводит на мысль о гибкости, тонкости, даже хрупкости. Что-то в его позе говорит о покорности, готовности к подчинению. Шерсть у меня на загривке и без того встала бы дыбом, но, в довершение всего, каждый дюйм фальшивой кожи мальчишки сияет, как хром на ярком солнце.

Гарри – настоящий – вздрагивает, когда мальчик в зеркале подходит к Вольдеморту, поднимает глаза на отвратительное лицо и шепчет что-то на парсалтанге. Комната изгибается вместе с его вспыхивающей серебром улыбкой, и затем ублюдок, этот грёбаный гадюкин сын, чтоб-он-был-дважды-мёртв, тянется и накрывает сияющую щеку своей чёртовой рукой.

И смеётся!

И кусок моей души отламывается – я чувствую, как это происходит, будто смертный прах развеивается по ветру. И я понимаю – отдельной, испуганной частью меня, что я сделаю всё – всё, понимаете? – чтобы сберечь моего Гарри от рук убийцы.

Всё, что от меня потребуется.

Один раз крепко тряхнуть Гарри, чтобы он растянулся у моих ног. Три шага вниз – и я вне его досягаемости. Вольдеморт – вполоборота на эхо вопля за его спиной, но палочка уже у меня в руке, и одного долбаного слова достаточно, чтобы выстрелить оглушающим заклятием прямо в его чешуйчатое лицо.

Глаза его горят алым, он кружится, кровавый и яркий, как летящий луч проклятия. Красные глаза широко раскрыты, он отводит их от искаженного криком лица зеркального мальчика, и заклинание, увы, не быстрее, чем свирепый багряный взгляд. Глаза его – цвета ярости и триумфа, они выделяют меня среди теней, узнают моё лицо, они именуют меня, помещают в свою персональную мифологию.

– Блэк? – говорит он в хрупкий миг перед тем, как моё оглушающее заклятие ударяет в него. Слово врезается в меня, как удар кулаком в живот, – вышибая дух, заставляя меня шататься под тяжестью моего имени на проклятых, чуждых губах.

Затем моё заклинание попадает в цель, взрывает Вольдемортову мыслесущность, размётывает белым пеплом, клочками кожи. Отдача от этого крушения прокатывается по мысленному ландшафту Гарри, как взрывная волна от бомбы, расплющивая неподвижных призрачных зрителей как зёрна в жерновах.

Меня она тоже не щадит. Я чувствую, как разбиваюсь вдребезги, распадаюсь на летящие беспорядочные искры. Вне образа и вне определённости, беспочвенный, бесформенный, только имя и целый мир трепещущих воспоминаний.

Только это – и зеркальце в кармане, и палочка, стиснутая в кулаке.

Затем кусочки, завихряясь, свиваются в единое целое, я падаю обратно в свою собственную шкуру или что там у меня вместо неё в этом зеркальном мире. Крякнув, приземляюсь со стуком на отражение кровати Гарри – ошеломлённый, задыхающийся. Голова гудит как колокол, и я почти уверен, что меня расщепило надвое этим изгнанием. Когда мне приходилось получать бладжером по кумполу, было и то не так больно.
Сбитый с толку, я сжимаю руками гудящую голову и гадаю, что за дьявольщина только что случилась. Он видел меня, как видел Снейп. Он, мать твою, назвал меня по имени! Кто докажет, что он не нанесёт ответный удар, если я не успею ударить первым? Кто докажет, что он не сможет победить?

Я перекатываюсь со стоном, распрямляю Гарри, свернувшегося эмбрионом, тяну обе его руки прочь от головы. Кожа липкая на ощупь – Мерлиновы панталоны с начёсом, его, должно быть, здорово шарахнуло. Никаких сомнений; я идиот. Полный. Без вопросов.

– Эй, – шепчу я, прикасаясь губами к потному лбу Гарри, осторожно приглаживая его волосы. Эй, ну же, ты не должен меня так пугать, потому что ты знаешь, что я идиот и никогда не хотел навредить тебе, правда. Ну вставай же... давай...

Но нет. Он не встаёт. Он едва успевает шевельнуть веками, как ярость Вольдеморта обрушивается на него. Одеревенелый, он сотрясается у меня в руках, выгибаясь назад, как от удара молнии, рот оскален, зубы крепко стиснуты в подавленном крике. Шрам над бровью разошелся и кровоточит.

И как той ночью в Литтл Уининге, всё, что я могу сделать, – это сжимать в объятиях его отражение. Держать его всю ночь и с каждым криком моего крестника проклинать себя снова и снова.

~*~

Заглушающие чары на пологе кровати держатся до утра. Рон Уизли, да благословит его Мерлин множеством сыновей, наконец замечает отсутствие Гарри и, распахнув занавески, обнаруживает его – бледного как смерть, скрученного болью на мокрых простынях. Пацану достаточно одного взгляда на исцарапанное ногтями лицо Гарри, на рваную, измазанную кровью прорезь шрама на лбу, на болезненный ритм поверхностного дыхания, чтобы рвануть, как гончая, в кабинет директора.

И начинается свистопляска.

Конечно, никто из спасателей Гарри не догадывается забрать зеркальце с тумбочки, когда они уносят его в больничное крыло, поэтому всё, что я могу сделать, чтобы последовать за ним, – это скользить, как призрак, от зеркала к зеркалу и с усилием втискиваться в портреты, когда у меня нет другого выбора. Это неловко, огорчительно и довольно болезненно, в самом деле, – обычно путешествовать от картины к картине было не труднее, чем пользоваться подходящим зеркалом. Я говорю себе, что просто устал – чертовски измотан попытками облегчить припадки Гарри ночь напролёт. И, возможно, по этой же причине моё продвижение сквозь портреты заставляет их стонать и дрожать в рамах, и нет времени гадать, имеет ли это какое-то отношение к моему имени на губах Тёмного Лорда.

Потому что мой Гарри пострадал, так ведь? Поэтому плевать, на что я гожусь, на что способен и почему портреты видят меня, когда, чёрт возьми, не видели раньше, пропади всё пропадом! Гарри нужно, чтобы я присмотрел за ним, а в больничном крыле полно зеркал, которые всё ещё работают так же хорошо, как и вчера, – и это всё, что меня волнует.

Проклятье!

Преподаватели собираются в палате, пока колдомедик Помфри производит осмотр. У них у всех есть возможность пожирать глазами белую как мел кожу Гарри, его серые губы и наблюдать не прекращающуюся лихорадочную дрожь. Все они знают симптомы последствий Круциатуса: кто на собственном опыте, кто по жутким слухам в учительской. Но Уизли и остальные соседи Гарри по комнате клянутся, что никто не входил в спальню прошлой ночью и что Гарри был один в постели. И, конечно, охранные чары замка не свидетельствуют о вторжении ни единой вспышкой. Зачем бы Вольдеморту тревожить эти чары, если ключ к защите Гарри струится у него в венах?

Я лишь вполуха прислушиваюсь к их спорам, улегшись в собачьем облике вдоль его неподвижного, бледного отражения. В конце концов, я знаю, кто пытал
Гарри прошлой ночью, так же, как знаю, кто навлёк на него этот огонь. Плачевное положение мальчика – не тайна для меня, я точно знаю, кого проклинать.

И нет, это не Вольдеморт.

Только бы Гарри проснулся, я бы вымолил у него прощение. Я поклялся бы еще тысячу раз, что никогда больше не причиню ему такую боль, что скорее умру или убью, чтобы уберечь его от ущерба, уберечь от Вольдеморта. Но, конечно, я хотел дать такое обещание и до того, правда ведь? Более того, ни убийство, ни моя смерть до сих пор ничего не меняли в том, что претерпел этот ребёнок или все те, кого я любил.

Ну, моя смерть не изменила точно. Вот до убийства я еще не дошел – хотя пять минут наедине с отражением Питера могли бы это изменить. Или с кузиной Беллатрикс, если крысу не предлагают. Ну, это так – мечты.

Этих приятных фантазий почти хватает, чтобы отвлечь меня от чувства вины. Несколько благословенных часов я сплю, оставляя черные шерстинки на больничной койке Гарри. И если мне снится, что я вцепляюсь в спину черным крысам с серебряными лапами или выворачиваю наизнанку хохочущих сероглазых психопаток так, что их лёгкие видят дневной свет... Ну, то, что я дёргаюсь во сне, кажется, не беспокоит малыша.

~*~

Когда свет становится медовым, а тени удлиняются, день подходит к концу и Гарри никак, никак, никак не просыпается, они начинают приходить в отчаянье. Они начинают думать, что им надо точно узнать, что случилось, чего бы это ни стоило.

Они начинают обсуждать, не отправить ли Снейпа Гарри в голову, чтобы всё выяснить.

Из моего наблюдательного пункта на дальней стене это выглядит как крушение поезда. Снейп с начала семестра снова и снова доказывал, что не может вырваться из захвата Еиналеж. Если Гарри не проснётся, чтобы выпихнуть его обратно в сальноволосый череп, у подлого глумливого ублюдка не будет ни тени надежды выбраться из-под собственной власти, черт побери.

А Дамблдор стоит прямо здесь. И нет шансов, что он увидит блаженное выражение на лице у Снейпа и распознает, если что-то совершенно роковым образом пойдёт не так. Ни единого шанса, что он передумает засылать Снейпа, чтобы все «исправить». Ни единого.

И я ничего не могу сделать. Гарри заперт глубоко внутри с тех пор, как Вольдеморт напал на него. Его сознание замуровано в лёд магии, – невыразительное и гладкое, как черное яйцо феникса. Даже мой секретный вход отрезан. И на этот раз не проскользнуть под дверью – поверьте, я пытался всю ночь. Я торчу здесь, на другой стене палаты, верчу присвоенную палочку в пальцах и гадаю, сколько времени потребуется Снейпу, чтобы убедить Дамблдора устроить на меня охоту, когда...

Когда Гарри просыпается.

Закашлявшись, он резко садится на кровати, лихорадочно обегает глазами комнату, а преподаватели подскакивают, как ошпаренные кошки, и хватаются за свои палочки. Он не замечает их, хватая ртом воздух, шаря вокруг дикими, расширенными глазами, и, Мерлиновы яйца, я знаю, что он ищет – кого он ищет! Это наполняет меня таким облегчением, что даже исходящая от Снейпа угроза меркнет.

Никакими словами не описать, что вид моего Гарри, целого и невредимого, делает с моим сердцем.Поэтому сейчас мне не нужны ни слова, ни рот, который сможет их произнести. Я просто приникаю к зеркалу, скребу лапами ледяной барьер и лаю в радостном приветствии.

И этого хватает, чтобы Гарри нашёл меня. Я могу сказать по его расширенным глазам, что он не видит меня толком – не так хорошо, как если бы держал в руке зеркальце, – но по крайней мере он знает, что я здесь, что я не покинул его снова. Это знание, кажется, успокаивает его, но, можете быть уверены, нисколько не утешает меня. Это не настоящее прощение, но, в свете минувшей ночи, для меня – очень близко к тому.

Их вопросы предсказуемы, так же, как и страхи, подозрения и обвинения. Снейп, конечно, думает, что Гарри лжет. Технически это не так, потому что каждое слово, которое он говорит им о нападении Вольдеморта, – правда. Он опускает только детали, относящиеся ко мне или к тени Еиналеж, или к тому, что Вольдеморт в самом деле побывал у него в голове. И значит, чтобы поверить рассказу Гарри, Снейп должен принять как данность, что Гарри способен выдержать прямую фронтальную атаку Тёмного Лорда всю ночь напролёт. Полагаю, скорее он позволит подвесить себя за подштанники на громоотводе Астрономической башни.

В чем я бы помог ему с удовольствием.

МакГонагалл, судя по её поджатым губам и проницательному взгляду, кажется, подозревает, что Гарри утаил что-то существенное. Но так же ясно, что она скорее съест свой шотландский плед, чем предположит подобное в присутствии Снейпа. И Мерлин, как прекрасно знать, что Львица до сих пор встаёт на защиту своих львят. Все её сомнения остаются в стороне, и я знаю, что старуха Минни скорее возьмёт Снейпа за ухо так, что он заорёт от боли, чем позволит ему безнаказанно проявлять неуважение к студентам её факультета.

Дамблдор выглядит так, будто он знает что-то, неизвестное остальным, но, честно, когда он выглядел иначе? Он отслеживает взгляд Гарри, направленный на моё зеркало, гораздо чаще, чем мне бы этого хотелось, но его голубые глаза, кажется, не задерживаются на нём, и даже если он видит тень, напоминающую собаку, жмущуюся позади отражения Гарри, то не подаёт вида. Если он и подозревает о пробелах в рассказе Гарри, то, кажется, не склонен их комментировать и сберегает свою энергию для того, чтобы утешать Хагрида, предлагая ему лимонные дольки, и мимоходом сдерживать Снейповы основные инстинкты.

В конце концов Поппи устаёт от этих дебатов и выставляет большинство присутствующих из своих владений, чтобы пациент мог как следует отдохнуть. Даже Дамблдор удостаивается чести быть безжалостно изгнанным, хотя промедлением на пороге ясно показывает, что обязательно вернется с вопросами.

Помфри внимательно осматривает Гарри, подмечая каждый синяк или растяжение перед тем как начать оказывать помощь. Она не спрашивает, как он получил эти раны, не проявляет любопытство и хочет признания только в том, где у него болит, в состоянии ли он есть или предпочитает ещё немного поспать.

Он выбирает еду – и я его всем сердцем поддерживаю. Он уже чертовски отощал и без этих выматывающих ночных испытаний. Помфри долго инспектирует еду, которую приносит эльф-домовик – куриный бульон, хлеб, морковь и пудинг с патокой, – а затем выстраивает у его локтя шеренгу из зелий и начинает перечислять их названия и давать инструкции. Вот это – если ему нужно поспать, вот это – если болит слишком сильно, а вот это – если у него спазмы или понос.

Гарри слушает, кивает и изо всех сил старается не покраснеть. Да, он воспользуется зельями, если ему понадобится, да, он снова вызовет домовика, если ему захочется добавки, нет, спасибо, он не думает, что ему нужна грелка для постели или обтирание губкой. Бедный малютка! Я решаю не рассказывать Гарри, что на пятом курсе я бы с удовольствием обменял квадратный фут собственной шкуры на такое обтирание от мадам Помфри. Или о том, как его отец, так же отчаянно влюбленный в нее, специально получал повреждения на тренировках по квиддичу, чтобы она за ним лишний раз поухаживала.

Думаю, бедный малютка и так уже достаточно смущен.

Затем, когда Поппи уже собирается уйти, чтобы он поел, он зовет её обратно.
– Можно мне немного поговорить с Директором? – спрашивает он. – До того, как я усну, я имею в виду.

Она смотрит на него с подозрением:
– Вы уверены, мистер Поттер? Вы достаточно намучились, и вам действительно надо как следует отдохнуть.

– Я знаю, просто... – он поднимает на неё глаза, весь – бесхитростное очарование, – просто у него будут вопросы, и мне кажется, я буду лучше спать, если отвечу на них. Понимаете?

Она разрешает, будто действительно понимает (хотя самым этим фактом доказывает, что – совсем нет) и торопится к выходу, чтобы привести старика. Я, с другой стороны, не могу не гадать, что же мой наполовину-слишком-умный крестник затевает. Но, решаю я, наблюдая, как он расправляется с ужином, – это не первый раз, когда я бросаюсь за кем-то из Поттеров в драку без предварительного плана. И после того как моя последняя импровизация привела к поражению, я считаю, что задолжал ему немного слепого повиновения, ведь так?

Поэтому, когда старик входит, я отправляюсь под кровать, сворачиваюсь в её тени и укладываю голову на лапы, приготовившись ждать, нос к носу с его шлёпанцами. Довольно странно – они слегка пахнут жвачкой.

Подслушивать этих двоих – всё равно что наблюдать за танцем. Гарри открыто выуживает новости о том, что Вольдеморт затевает с начала учебного года, Дамблдор несколько более изящно намекает, что ему каким-то образом известно о связи Гарри с некоторыми очень странными событиями, беспокоившими Хогвартс в этом году. Например, у слизеринцев развиваются странные, скоротечные приступы чирьев и сыпи. Мой собственный маленький эксперимент по дрессировке змей, между прочим; зеркальное Чирейное проклятие – как только любой из них задирает Гарри. Удивительно, насколько быстро они начали ходить по струнке. Гарри, конечно, ничего не может доказать.

Они разговаривают о портретах – некоторые из них жалуются в этом году, что их преследуют, а потом толпятся в рамах, чтобы потолковать об этом. Слышать, как давно портреты жалуются, – для меня одновременно и беспокойство, и утешение: что бы ни случилось со мной, по крайней мере я могу сделать вывод, что Вольдеморт здесь ни при чём. Говорят о том, по каким причинам зеркала в ванных комнатах Гриффиндора кажутся особенно вялыми и иногда жалуются на провалы во времени или на чувство сильного холода. Говорят о том, что «Пророк» особенно озабочен тем, чтобы не иметь своего мнения о планах Тёмного Лорда или ответных мерах Министерства. То, что Вольдеморт что-то затевает, конечно, очевидно и без слов. Когда ж он обходился без этого?

Затем Директор поднимает самую последнюю тему из тех, что я боялся услышать.
– Я вот думаю, – размышляет он, пока Гарри приканчивает пудинг с патокой, – Гарри, ты припоминаешь зеркало Еиналеж?

Гарри роняет ложку в миску.
– Да я и не забывал о нём особо, – бормочет он, – после первого курса.

– Видел ли ты его... недавно? – спрашивает Дамблдор, голосом, который очень подходит к этому взгляду – поверх очков, с мягким удивлением, взгляду-уже-знающему-ответ.

– Да, – произносит Гарри, даже не потрудившись солгать. – В августе оно было на четвёртом этаже. Я видел его в зале, где лестница, ведущая в Астрономическую башню, проходит недалеко от классов Равенкло. – А что?

Дамблдор колеблется перед тем, как ответить. Я почти вижу выражение мягкого удивления на его лице от того, что он так легко добился правды.
– Я просто думаю, не заметил ли ты в то время чего-то... странного в связи с ним.

Странного, он говорит? Я фыркаю. Что, сам факт, что оно отражает твои скрытые желания вместо того, что есть на самом деле, недостаточно странный?

Но Гарри не клюёт.
– Странного, сэр? Что вы имеете в виду?

– Странно, Гарри, то, что, кажется, оно утратило свою тень.

Ой-ой-ой.

Теперь пришла очередь Гарри колебаться.
– Это странно, сэр, – соглашается он наконец, с превосходным оттенком озадаченности в голосе. У себя под кроватью я не могу удержаться, чтобы не съежится от страха. Потому что Сохатый был в прошлом мастером такого вот невинного тона, и это всегда наводило директора на след именно тогда, когда тот пытался его с этого следа сбить.

Молчание становится всё более глубоким, и я не могу больше его выносить. Я выскальзываю из-под кровати и обнаруживаю, что директор спокойно разглядывает Гарри, ни малейшего огонька в проницательных голубых глазах. Гарри прямо смотрит в ответ, и на лице его нет стыда. Ну прямо взгляд Лили – она всегда пускала его в ход против Сохатого, когда тот пытался помешать ей добиться своего. Взгляд, который говорил: «Этот раунд ты можешь выиграть, но подумай, чем тебе придется за это платить».

Я думаю, Дамблдор тоже узнаёт этот взгляд. Он вздыхает, снимает очки и очищает их чарами.
– Гарри, – говорит он, водружая очки обратно на нос и смотря поверх них трезвым взглядом, – это всё, что ты хотел мне сказать?

Лицо Гарри не меняется, но взгляд смягчается за мгновение до того, как он отводит глаза.
– Нет, сэр, – говорит он, а губы кривятся в лёгкой иронической усмешке, – есть еще кое-что. Но я не могу сказать прямо сейчас. Сначала я должен кое-что сделать.

Дамблдор моргает. Я тоже.
– А именно? – спрашивает он, ужасающе мягко.

Гарри качает головой.
– Просто несколько вещей. Подчистить хвосты, понимаете? Вероятно, лучше, если вы не будете беспокоиться о деталях. Хотя…– И тут в глазах его появляется что-то вроде вызова, обращенного к удивленному лицу старика. – Я думаю, что мне нужно будет позаимствовать зеркало Еиналеж на время Рождественских каникул. Если вы не возражаете.

Сладчайший Мерлин, его чистейшее нахальство действует парализующе.
У Вольдеморта нет и шанса против такого нахальства, точно вам говорю! В чём бы ни состоял дикий план Гарри, если он достаточно безумен, чтобы бросить вызов Дамблдору, то я только за. Я бы залаял от удовольствия, если бы не был наполовину убеждён, что старик обернётся и увидит меня. Вместо этого я поворачиваюсь несколько раз на месте, колотя хвостом по коленям Гарри в ожидании следующего чуда.

И оно случается, когда Дамблдор смеётся, хлопает Гарри по колену и говорит:
– У нас есть три недели, чтобы обсудить это, Гарри. И я уверен, что ещё до того мы придём к соглашению.– Он встаёт, запахивая мантию. – Между тем, из достоверного источника мне известно, что мадам Помфри намеревается войти сюда с палочкой наготове, если ты не уснёшь в течение получаса. Тебе лучше так и поступить, полагаю. – И с этими словами он покидает палату.

Я не уверен, что когда-либо видел подобное. Я уверен, что никогда так не развлекался, с того раза на шестом курсе, когда Сохатый и я обработали мётлы слизеринской команды чарами смазки прямо в середине финальной игры. Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не запрыгнуть к Гарри на кровать, опрокинув Гаррино отражение и обстоятельно его облизав. Впрочем, я не хочу пугать домовика, который входит, чтобы забрать поднос с остатками ужина, поэтому я ещё несколько раз кружусь на месте в ожидании, пока это существо уберётся.

Но у Гарри, кажется, другая идея.
– Добби, – произносит он, подзывая эльфа, когда тот уже приготовился исчезнуть, взвалив на себя поднос, – ты можешь оказать мне любезность?

– Ах! Гарри Поттер что-то хочет? – пищит домовик, отчаянно скользя на кафельном полу в своих смехотворных слишком больших носках. – Что Добби может сделать для Гарри Поттера?

В самом деле, что? Озадаченный, я прекращаю вертеться и вслушиваюсь. Даже мой хвост забывает вилять.

– Я оставил кое-что в моей комнате, – говорит Гарри, наматывая на пальцы уголок простыни. – Только не думаю, что мне позволят пойти и взять это.

– Добби может принести, – отвечает эльф, воодушевлённый перспективой оказаться полезным.

Гарри кивает, не глядя в мою сторону, когда я одобрительно лаю, но я-то знаю, что он слышит. Он выглядит усталым, бедный малыш. Я считаю, хорошенько пообниматься и немного поцеловаться – будет на сегодня достаточно. Разговор подождёт до утра, когда средство для этого будет у нас в руках.
– Это зеркало, размером с мою ладонь, – объясняет он эльфу. – Оно должно быть на тумбочке, рядом с моей палочкой.

Умница мальчик! Я ухмыляюсь его сообразительности. Эльф не станет задавать вопросы, как друзья, и не расскажет ничего тем, кто стал бы совать свой огромный скользкий нос в дела моего крестника. Я ухмыляюсь и взгромождаюсь на постель, чтобы плюхнуться поперёк ног Гарри.

– Добби принесёт его Гарри Поттеру прямо сейчас!

– Нет, Добби, – произносит Гарри. Я сажусь и меняю облик прежде, чем успеваю об этом подумать. Что-то в его голосе подсказывает, что мне не понравится то, что он скажет. – Я не хочу, чтобы ты приносил его мне, – продолжает он. – Я хочу... Я хочу, чтобы ты взял это зеркальце и спрятал его. Чтобы ты положил его там, где я не смогу его найти. Там, где никто не сможет его найти, пока... – Он сглатывает, пристально смотрит на свои обёрнутые простынёй пальцы, отказываясь взглянуть на зеркало, в котором я заточён. – Пока я тебя не попрошу. Можешь так сделать, Добби?

– Нет, – кричу я. – Ты не смеешь, щенок! Не затыкай мне рот! Ты принесёшь это зеркало сюда, и, чёрт побери, будешь ГОВОРИТЬ со мной, ты слышишь? – Я пинаю кровать, и Гарри подскакивает, но всё ещё не поднимает глаз. Он совсем не смотрит в сторону зеркала, будто боится даже мельком увидеть меня.

Конечно, эта жалкая тварь в шапке переполнена восторгом от возможности сделать в точности то, чём просит Гарри. Эльф исчезает с грохотом, искрами и треском, и я практически уверен, что он швырнёт ниточку, связывающую меня с жизнью, прямо в чёртово озеро. И я ничего не могу сделать, чтобы остановить его.

– Гарри! – Я с криком бросаюсь к его отражению, хватаю его за узенькие плечи и встряхиваю. – Гарри, прости меня! Ты слышишь, мне очень жаль! Я не знал, что он так сделает, ты должен мне верить! Ты не можешь сделать это, только не сейчас! Я знаю, он вернётся, и я нужен тебе, Гарри! – Он вырывается не с большим усилием, чем любой мальчик, скользнувший на постель, чтобы поспать. – Пожалуйста, Гарри! – задыхаюсь я, прижимая моё (бесполезное, чертовски бесполезное) зеркальце к губам, так крепко, что кровь брызжет на руку. – Пожалуйста, не делай этого. Не затыкай мне...

Nox, – произносит он, и свет гаснет.
 
Категория: NC-17 | Добавил: Макмара | Теги: Гарри/Сириус, NC-17
Просмотров: 1403 | Загрузок: 0 | Рейтинг: 0.0/0 |